Сергей Зверев - Бойцы анархии

– Карлик, сэр… – Тот сглотнул слюну.

Заржали окружившие нас мужики. Никанор усмехнулся в прокуренные усы.

– Вижу, что не башня. Хотя дурак, за версту видно. Тяжело же тебе, парняга, с такими ножками-то… Ладно, мужики покажут хату Парамона, топайте. Не до вас мне, дела у меня… – Махнул рукой и побрел в свою обитую горбылем управу – допивать, наверное.

День еще не финишировал, но после головокружительного полета на неисправном вертолете, двух полноценных сражений и освоения тайги мы были выжаты, как тряпки. В хате Парамона властвовал беспорядок – «при жизни» этот смертник не был чистоплюем. Полезных вещей и мебели в доме не держал, зато пыли и грязи… Мы таскали воду из колодца, чтобы помыться за загородкой в сенках, Степан ковырялся в подполье, вытаскивал квашеную капусту, огурцы, имевшие сморщенный вид, – их солила, должно быть, еще супруга Парамона, когда была не мертвой…

– Опять никаких условий, – ругалась Виола, гремя тазами и ведрами. – Да за нашу работу они на руках нас должны носить, президентский номер предоставить…

– А в стойбище Любомира у тебя были люксовые условия? – ехидно ухмылялся я.

– В стойбище Любомира у меня был душ! – отрезала Виола и сцепила выщипанные брови. – Итак, Михаил Андреевич, или как там тебя…

– Именно так, – кивнул я. – Желательно шепотом и с пиететом.

– Перебьешься. Так и будешь меня гипнотизировать, словно я уже голая? – Она взялась за молнию. – Как хочешь, мне безразлично, только сам же потом пожалеешь.

– Не вздумай, уже ухожу, – испугался я, оставляя девицу наедине с ведрами и странным мылом, похожим на застывший рыбий жир. – Уж лучше я на местных барышень-крестьянок в бане посмотрю, чем на тебя, – и невольно задумался: а почему я, собственно, пожалею?

Уговорить коротышку помыться и переодеться было так же трудно, как заставить спрыгнуть со скалы. Степан мылся и надевал чистое лишь в тех случаях, когда что-то назревало – например, свидание с берегиней. Он ворчал, что у него надежные носки «с хорошей, толстой подошвой», а в гардеробе Парамона все равно ничего нет, да и ушивать придется неделю.

– Ты грязнее меня, Михаил Андреевич!

– Так я и постарше буду.

– Ладно, пойду ноги умою…

После насильственной помывки он начал настойчиво интересоваться, не собираемся ли мы с Виолой сегодня ночью заняться «парной гимнастикой»? Виола, пыхтя от злости, оттащила в угол ветхую кушетку, отгородилась занавеской и заявила, что она сегодня злая и пересекать демаркационную линию запрещено.

– Было бы с кем заниматься, – фыркала она. – С этим, что ли? Ага, себя не уважать. И покиньте, пожалуйста, здание…

– Я лучше с дуплом, – вторил я. – У нас несовместимость – на высшем уровне. Я с ней не лягу… – я задумался, подыскивая подходящее сравнение, – даже за все капиталы Билла Гейтса, движимые и недвижимые.

– Мощно ты задвинул, – оценил коротышка. – Толерантности вам не хватает, друзья мои, толерантности… – Мы в полной мере наслаждались разнообразием мимики на плоской мордашке. – А вот я бы с удовольствием прошвырнулся по местному контингенту. Представляю, как они истосковались. Мужиков-то тьма, но разве это мужики? Это бревна суровые, не знающие слов любви…

– Не вздумай! – вскричали мы с Виолой хором.

Упала занавеска. Степан от страха с ногами забрался на табуретку. Мы стали дружно ему втолковывать, что прибыли не в бордель, и если не хотим повисеть на виселице заодно с Парамоном, то должны вести себя скромно и уважительно. Степан заикнулся было, что «никто не узнает», после чего объяснение перешло в физическую плоскость. Степан обиделся, бросил на пол какое-то тряпье и отвернулся к стене.

Но вечер закончился не так, как мы планировали. К наступлению темноты в грязную обитель завалилась компания подвыпивших мужиков во главе с забинтованным Гладышем. Мы сначала испугались, решили, что местные гопники пришли подраться. Но когда они выгрузили на стол нормальную человеческую провизию и выставили сосуды с самогоном, успокоились и даже обрадовались. Нормальные парни с нормальными потребностями. Пришли пообщаться с новыми людьми, узнать, что творится в мире. Видно, Гладыш им что-то нашептал. Я практически не помнил их имен, все текло как в тумане. Хотелось спать, лосятина не лезла в горло, перед глазами клубилась дымка. Но после первой кружки организм пробудился, воцарилась в голове ясность – и процесс пошел. Мы пили, ели, болтали. Подпрыгивал на колченогом табурете коротышка, получая удовольствие от жизни. Выбралась из закутка Виола, завернутая в покрывало и в жутком платочке, полностью вуалирующем ее внешность. Но дамский пол парней не привлекал (возможно, коротышка не так уж был неправ насчет «суровых бревен»). Русская пьянка – она и в Каратае пьянка! О чем поговорить мужикам в присутствии бабы, как не о политике? Я разомлел, от крепкого пойла кружилась голова, развязался язык. Я вбивал в их недоразвитые головы все, что знал об окружающем мире. Моя информация устарела, но, думаю, не сильно. Я нес какую-то муторную чушь. О сволочах по обе стороны океана, которые усиленно думают, как бы поработить мир. О родном правительстве, озабоченном тем, что отдельные россияне еще доживают до пенсии. О ворах во всех ветвях власти, которые должны сидеть, а не заседать. Власть и криминал едины! О том, что главным двигателем экономики является откат, – о каком прогрессе можно говорить? И откуда у «успешного» правительства нищие? О том, что живем, сколько нам отмерено власть имущими, и не замечаем, как превращаемся в статистику. И почему еще не все перебрались в Каратай?

Виола смотрела на меня с отвалившейся челюстью, а я разглагольствовал. Еще и коротышка лез с «квалифицированными» замечаниями.

– Вы с ним не братья, случайно? – под простоватый гогот спросил какой-то парень, кивая на Степана.

– Не-е, однофамильцы… – спотыкаясь, поправил Степан.

Окончания дружеской вечеринки я не помнил. Глухой пробел в памяти. Но драку, кажется, не заказывали. Я очнулся, когда солнце уже стояло над деревней. Похмелье было убийственным.

– О, боже, началось в колхозе утро… – стонал на своем матрасе Степан. – Принесите пиво больному человеку, вы люди или сволочи?..

Отогнулась занавеска, высунулась зеленоватая Виола. Вперилась в меня своими красивыми, но совершенно бессмысленными в это утро глазами.

– Надеюсь, у нас с тобой ничего вчера не было?

– А я-то как на это надеюсь… – простонал я.

Коротышка вдруг странным голосом заявил, что он сегодня почти не спал, поднялся и начал шарить по объедкам, разговаривая сам с собой: можно ли это есть и не повредит ли это его здоровью?

– Жрать будешь, Михаил Андреевич?

– На хрен иди, – от души посоветовал я, – без тебя тошно.