Андрей Молчанов - Взорвать Манхэттен

Все. Рухнули призрачные надежды, и туман их истаивал в полупустом зале маленького семейного ресторанчика. Что-то подобное Абу испытал в казино, когда поставил крупную сумму на то и дело выпадающие номера на столе рулетки, а выпал «ноль», и столбики фишек бестрепетно сгреб крупье, и зеленое сукно насмешливо опустело.

− Ну а… могу ли я сейчас каким-либо образом быть для вас полезен? − стесненно произнес Абу.

− Что значит, − полезен? − пожал плечами Дик. − Работы достаточно, но, чтобы посвятить тебя в нее, нужно определиться с взаимной адекватностью… С твоим настроением, с твоими желаниями… Существует масса задач, но готов ли ты взять на себя их решение? И еще. Мне не совсем ясно, в какой степени ты доверяешь нам, и, соответственно, можем ли мы доверять тебе? − Он выдержал паузу, расписываясь на счете.

− С чего ты взял, что я не доверяю вам? − холодно спросил Абу.

− Ну… может, и доверяешь, но сейчас мне кажется твое вовлечение в реальные действия неправильным. Прости за откровенность, Абу, но ты производишь впечатление человека, выбитого из колеи… Я не могу брать на себя риск рассматривать тебя в качестве целеустремленного и идейного, если хочешь, сотрудника, не колеблясь, выполняющего приказы. Мне нужны люди, на которых я положился бы без оглядки.

− Если у меня было бы дело, которому стоило служить, я произвел бы совершенно иное впечатление, − полушепотом, скороговоркой доверился Абу. − Дай мне его. Где оно?

− Не знаю, не знаю… − Американец покачал головой. − Повторяю: для работы по моей тематике мне необходимы люди, не обремененные всякого рода раздумьями по поводу вмененных им обязанностей. Любой их прокол − и я лишусь головы. Одно дело − привлечь человека в качестве консультанта, другое − поручить ему долговременное оперативное задание.

− Проколов не будет, − сказал Абу. − Я хочу постоянной работы на вас. Она мне необходима, как воздух. Дик, я не могу вернуться обратно, не услышав от тебя что-либо обнадеживающего… Я занимаюсь не своим делом. Я не живу, а выживаю.

Дик отрешенно смотрел в окно. Нижние веки его сосредоточенно подрагивали от напряженного и, по всему виделось, трудного раздумья.

− Ну, хорошо, возвращайся, а на днях… − Он помедлил. − Хотя… Ладно. Я устрою тебя в отеле, а завтра переговорю с руководством. Обещать ничего не стану. Есть у меня соображения по поводу одной комбинации, может, ее и стоит тебе поручить… Но опять-таки речь идет о приблизительном варианте, многое предстоит уточнить и согласовать…

Оказавшись в номере отеля, Абу опустился в кресло. За окном лил дождь. Тихий и сонный полумрак царил в помещении.

На него нахлынуло горькое, отупелое одиночество. Но все-таки в сердце теплилось ожидание благих и значительных перемен.

Если Дик и играл с ним, то играл тонко и, конечно же, выиграл. Теперь Абу уже гнал от себя сомнения в том, что его собирались использовать, и он сам поспособствовал планам хитроумных и расчетливых шпионов. Эти мысли были грязны и порочны. Дик попросту пошел ему навстречу, в очередной раз поддержав его. А то, что подобное содействие соотносилось с рабочими интересами американца, − чему удивляться? Поменяйся они местами, точно также поступил и Абу. Другое дело, перебежчик из американской разведки появиться в Ираке не мог. И это вполне определенно говорило в пользу той страны, где ныне обретался беженец Абу. Значит, в ней заключалась сила и правда, каких бы усилий не стоило ему таковое признавать.

Но главной истиной, преподнесенной ему сегодня, была истина мести. Как лекарство, легким уколом введенное в кровь, оно стремительно распространялось по всему его существу, убивая темные разрушительные сгустки безверия и отчаяния.

Месть − вот смысл и оправдание всего его дальнейшего существования. И главное, того прошлого, которым мучился и он, и Мариам.

Он обязательно скажет ей об этом спасительном средстве, чей свет рассеет ее безысходный душевный мрак. И они вновь станут счастливы.

Сознание в полной мере вернулось к Жукову уже на выходе из аэропорта «Шереметьево», − до сей поры, то есть в течение всего полета он пребывал в состоянии стеклянного и категорически принципиального опьянения. Первый глоток крепкого алкоголя был сделан непосредственно после отрыва самолета от полосы в аэропорту Кеннеди, вторую бутылку он купил у стюардессы, когда лайнер минул береговую полосу канадского побережья, а третья была почата уже на подлете к Шотландии. Потом он забылся сумбурным сном, а когда очнулся от него, в иллюминаторе уже дымились предрассветные облака и натужно подвывали двигатели, умеряя свою мощь перед снижением на посадку.

Сквозь плавающую в глазах похмельную пелену Жуков узрел торчащее из сетчатой сумки сиденья горлышко бутылки, отметил удовлетворенно ее увесистую нерастраченность на добрую треть, и тут же эту треть опорожнил, запив яблочным соком, брезгливо поданным стюардессой.

И – вновь выпал из бытия, в котором, тем не менее, совершал вполне адекватные действия, а именно: каким-то чудом прошел паспортный контроль, получил багаж, а далее, ведомый ангелом-хранителем и, исполненный мистического везения пьяницы, минул опасные стремнины таможни, очутившись у выхода из аэропорта, где разом и протрезвел, будто сорвалась перед носом занавесь хмельного забвения.

Холодом веяло из умных раздвижных дверей, хмурилось низкое подмосковное небо, густо воняло солярой от тыркавшихся под тесным навесом автобусов; непривычной, чужой и опасной казалась жизнь за анклавом порта, уже безнадежно вышвыривающего в нее похмельного и неустойчивого пришельца, в смрад, в хмарь осеннюю, в черные ледоходные трещины между капотов и багажников.

Полыхнуло:

«Диски и деньги!»

И тут же отлегло на сердце, как горелая лепешка со сковороды отпала: мертво держала рука Жукова заветный кейс, где жизнь его хранилась, как у Кощея в яйце, и промелькнул этот кейс мимо полусонных ранних таможенников, как вороватая мышь под носом кемарящего кота.

На призывные крики таксистов Жуков внимания не обратил, мрачно и целеустремленно катя тележку с вещевым баулом к рейсовому автобусу. Вспомнил невольно, как катал такие же телеги на промысле с подельниками, и − слезно обмерла душа в понимании безысходном, что вот и все, закончилась для него Америка. Закончилась навсегда, аминь, и нет возврата в ту прошлую жизнь, вылепившуюся вдруг округло-прекрасной, с осыпавшейся шелухой пустячных невзгод.

А что впереди?

Уместившись на автобусном сиденье и, положив на колени кейс, невидяще смотрел Жуков на крыши легковушек, катящих по просторной трассе к его родному городу. Городу, где он был никому не нужен. Где все следовало начинать сначала. Но вот только что начинать и как?