Леонид Влодавец - Закон рукопашного боя

«Данная рукопись представляет собой старинный лечебник, составлявшийся с начала XVIII по середину XIX века несколькими разными авторами, в основном женщинами, — упоминаются имена Акинфия, Текуса, Марфа, Настасья и Аграфена. Содержит рецепты лекарств, ядов и болеутоляющих средств, приготовленных на основе различных травяных настоев и минерального сырья.

Обнаружена среди бумаг отца».

Больше в этой папке ничего не обнаружилось, и Генрих, аккуратно завязав тесемочки, положил ее в свой кейс.

На правом верхнем углу последней папки была приклеена истертая бумажка с надписью перьевой ручкой: «Материалы для романа». Почерк был тот же, что на записке, приколотой к «Лечебнику».

Первым, что Птицын вытащил из папки, был большой, площадью почти в квадратный метр, лист ватмана, точнее, склейка, сделанная из более чем десятка школьных чертежных форматок. Эта склейка лежала в сложенном состоянии, и на верхнем листе было аккуратно написано тушью: «Генеалогическое древо семьи Сучковых».

Когда склейку развернули, то оказалось, что никакого дерева там не нарисовано. Просто написано множество имен и фамилий, соединенных между собой вертикальными и горизонтальными линиями. У Юрки аж в глазах зарябило. А вот Птицын сразу все, что ему было надо, разглядел.

— Все как в аптеке! — похвалил он то ли себя, то ли покойного Бориса Сергеевича. — Аккуратный был старик, не только своих, Сучковых, выписал, но и Карасевых, Нефедовых, Муравьевых, даже Ржевусских частично…

Таран, скользнув взором по веточке, идущей от самого младшего Муравьева — Василия, внезапно увидел… свою фамилию!

У Муравьева Василия Николаевича, родившегося в 1899 году и умершего (а может, и убитого) в 1943-м, были две дочки, Клавдия и Леокадия. От Леокадии никаких стрелок не было, только две даты было: 1925–1943 с припиской в скобках: «Ленинград». А вот Клавдия Васильевна, которая была постарше (1918 года рождения), вышла замуж еще до войны, в 1937 году. За гражданина по фамилии Михаил Яковлевич Таран, 1917 года рождения. И у них был сын Анатолий Михайлович, о котором было известно только то, что он в этом же самом 1937-м родился. Родители этого самого Анатолия Михайловича погибли в 1942 году (где, когда и как — не говорилось), а что было с их сыном дальше — Борис Сергеевич Сучков так и не узнал.

Однако Таран четко помнил, что деда со стороны отца звали Анатолием Михайловичем, что родители его погибли при бомбежке Сталинграда и что дед приехал сюда, в этот город, только в 1959 году, после службы в армии, а до этого воспитывался в детдоме и учился в ремесленном училище. Почти сразу же женился, и на свет в том же году появился Юркин отец — Николай Анатольевич. Ну а потом и сам Юрка — уже в 1980-м…

Таран хотел было сообщить об этих открытиях Птицыну, но тот в это время сосредоточенно просматривал толстую тетрадку в полихлорвиниловой обложке, которая лежала в папке вместе с «древом». И как раз в тот момент, когда Юрка собирался открыть рот, издал нечто вроде слегка приглушенного медвежьего рычания:

— Вот!

К чему относилось это восклицание, Таран поначалу не врубился, но Птицын не стал долго держать его в неведении.

— Ну-ка, дай сюда склейку! — потребовал он и, когда Юрка повиновался, жадно впился глазами в тот участок родословного древа, который начинался с Николая Алексеевича Муравьева. Но палец он приложил не к той линии, которая начиналась от Василия Николаевича, а к тому пустому хвостику, который вытягивался от его старшего брата, Сергея, поручика, которого в 1922 году порубал его революционно настроенный кузен Михаил Карасев. Одновременно Птицын подтянул к себе и тетрадь, в которую Таран сумел заглянуть через его голову и прочитать следующее:

«NB. Необходимо завтра же внести уточнения в «Древо». С. Н. Муравьев в 1919 году был обвенчан с учительницей Ольгой Владимировной Силуяновой. От этого брака в 1920 году родился сын Степан Сергеевич. Пропал без вести в 1941 году».

Вроде бы поводов для особо бурной радости не усматривалось. Таран особо не жалел «дитериховского гада», на котором, поди-ка, и впрямь было немало крови рабочих и крестьян, если он своего двоюродного брата под Читой трижды достреливал, но так и не добил. Конечно, неплохо, что у него в 1920 году сын родился, но Птицын аж подскочил от восторга. Это он-то, который очень редко отпускал на волю эмоции!

— Понимаешь, Юрик, — взволнованно пробормотал Птицын, как бы объясняя свое необычное поведение, — оказывается, тот старшина, которого ты вчера днем вместе со мной из ямы вытаскивал, — потомок Сергея Муравьева…

Конечно, этого старшину Таран помнил, хотя, честно сказать, к ментам большой любви не питал.

Ну вытащил и вытащил, раз тот, как дурак, попал к бандитам вместе со своей подругой Ирой.

— Ну и что? — спросил Юрка. — Мы с ним родня, стало быть?

— Да, — кивнул Птицын, — он твой четвероюродный дядюшка. Но это не главное… Видишь ли, эта самая Ира, которую ты сегодня видел, не так давно приехала из-за границы, где по моей просьбе кое-что уточняла. Дело в том, что Степан Сергеевич, сын поручика Муравьева, пропал без вести в 1941 году под Киевом. Дело вполне обычное, там немцы в октябре окружили весь Юго-Западный фронт, больше 700 тысяч в «котел» попало, сам командующий генерал Кирпонос застрелился. И кто там погиб, а кто в плен попал — установить было трудно. Да и сейчас небось далеко не со всеми разобрались… Так вот, остались у Степана Сергеевича молодая вдова с ребенком Сережей — будущим отцом будущего старшины милиции Ивана Муравьева. Все они считали, что их Степан Сергеич погиб, а Ваня до сих пор точно так же считает.

— А на самом деле он немцам сдался? — догадался Юрка.

— Ну, насчет обстоятельств пленения я не в курсе. В принципе, наверно, мог и сам сдаться, если, допустим, знал, что его отца большевики убили. А мог и просто попасть, как говорится, «в ситуацию». Это ж война. Будем говорить — «оказался в плену». И очутился в итоге нескольких перемещений по свету аж в Латинской Америке…

— Почти что как Клещ! — припомнил Юрка, заодно сообразив, что ведь и Клещ, выходит, один из его предков.

— Да, почти что, — усмехнулся Птицын. — Сперва бедствовал, конечно, а потом разжился. И превратился из русского Степана в дона Эстебана. Фамилию тоже на испанский манер переделал. Мне Ирка говорила, но я в горячке забыл, как точно, то ли Формикес, то ли Формикос, сейчас это не суть важно. Там он, конечно, женился, детей завел кучу, все при деле, денег до хрена — живи не хочу. Католичество принял, между прочим. Уже правнуки подрастают, которые и знать не знают, что у них прадед русский. Но сам он этого, как ни старался, забыть не смог. Более того, на 80-м году жизни, как утверждает Ирка, явилась ему святая Дева Мария и напомнила, что у него в России сын оставался и вроде бы даже внук имеется.