Эльмира Нетесова - Колымский призрак

Аслан проснулся вечером, когда работяги, окружив печурку плотным кольцом, вели свои нескончаемые разговоры о семьях, детях, о жизни, о будущем.

— Я, когда вернусь, поеду на целину деньжат заработать. Потом вернусь, дом построю, — говорил мужик- уралец.

— А я — в рыбаки. У нас на Волге все мужики с пеленок рыбачат. Уж за все годы пузо побалую, — улыбался астраханский рыбак, осужденный за то, что набил физиономию председателю артели, чтобы тот к жене не приставал. Назвал его кобелем и добавил, что повесит его, гада, своими руками, если близко к жене подойдет.

Тот мужик зло затаил. И написал, что рыбак грозился всех коммунистов артели перевешать.

Рыбака под утро сгребли прямо в постели. За угрозу… Десять лет без разговоров. Доводов мужика никто не стал слушать. Не поверили. Вот и поплатился за то, что женился на красивой. Та, едва мужа забрали, отказалась от него. Троих детей на старуху свекровь оставила. А сама уехала. Куда? Забыла адрес оставить. Ни одного письма не написала. Не спросила о детях. A мужа — живьем в душе похоронила.

Исчез и председатель артели. Двоих оставил сиротами. Сколько ни искали, будто и не жил на свете…

Нет, не собирался искать бывшую жену человек. По матери и детям тосковал. О жене, узнав от матери, перемучившись за ночь, забыл навсегда.

Вот и теперь, до конца срока чуть меньше половины, а уже весь барак зэков к себе в гости приглашает. На уху. Знатную, рыбацкую. У костра. На берегу.

А доведется ль ему с колымского берега до астраханского добраться — то одному Богу известно.

— А вы, Илья Иванович, что станете делать, когда вернетесь домой? — спросил зэк-новичок.

Аслан сразу услышал. Захотелось ответ узнать.

— Загадывать заранее — не люблю. Мне в том всегда не везло. Мечту судьба обрывала. Все срывалось. Потому, если б сказали мне, что завтра я выйду на свободу, не поверю, пока документы не получу и домой приеду.

А дома ждут? — спросил астраханец.

— Мать ждет. А жена — как и твоя… По рукам пошла. Ну да не я ей судья. Молодая. Три года ждала. Больше — не смогла. Мы с год прожили вместе. Теперь у нее от другого дети. Двое. Дай ей Бог счастья. Я на нее давно не обижаюсь. Женщины для жизни рождаются. Чтоб матерями стать. Здесь ожидание и промедление — беда. Пусть здорова и счастлива будет. Пусть ее обходит беда…

— А детей у вас нет?

— Не было. Мало прожили. Но моя мать ее ребятишек понянчила. Плакала, конечно. Родные, свои могли бы быть. Теперь уж запоздал. Не порадую. Единственное, чего бы хотелось, мать застать в живых. Чтоб дождалась. Чтоб горе — ее не пережило…

Около полуночи в барак вернулся тракторист. Снял пропахшую соляром телогрейку, стянул заледенелые до звона сапоги и, бубня под нос ругательства, проклинал пургу на все лады.

— С чего завелся? Ведь не впервой в жизни. Кончай базлать, — злился Кила.

— Пурга-то не впервой. А вот столько мертвяков сразу — отродясь не видел, — буркнул тракторист.

— Что ты лопочешь? Каких мертвяков увидел? Где? — не понял Илья Иванович.

— И не лопочу навовсе. А выкладаю, как есть. Мертвяки. Цельная машина. Та, что фартовых, бандюг наших, увезла. С колеи съехали в пургу и — харей в сугроб. Шофер ейный, видать, дорогу потерял с глаз. Вылезти не смог. Лопата всего одна. Не откопались. А и заместо того, чтоб взад, вперед машину толкали. Забурились навовсе. Все загинули, с концом. И фартовые, до единого. Как статуи. Охрана — возле машины. Вот что такое трассу с нюха упустить. Она, курва, своих убивает. Чужаков и подавно…

Тягостное долгое молчание нависло над людьми. Каждому не по себе стало. Всяк здесь имел на шкуре и сердце отметины трассы. Но когда она отнимала жизни — люди всякий раз переживали потерю трудно. Пусть фартовые, негодные люди. Но жаль… Пусть бы жили…

— А бугор ихний, одноглазый который, на рюкзаке околел. Глянули мы. А там — цельная куча деньжищ. Он с ними и под смерть не расстался, ан и оне его от погибели не сберегли. Не выкупился у смертушки.

— Да помолчи ты! — цыкнул Илья Иванович.

— А чего, я не брешу. Как есть. Гольную правду обсказал, — обиделся тракторист.

— И куда ж теперь эти деньги денут? — охнул Полушпалок. Возникла короткая пауза.

— Знамо дело, в казну определят, — отозвался тракторист с гордым видом знатока.

— С такой прорвой денег, видать, трудно ему было помирать? — посочувствовал кто-то из уральских.

— Там и наши, кровные, были, — отозвался Кила тихо.

— Не в прок им они. Поперек глоток колом стали, — подытожил тракторист.

Утром, едва бригада вышла из столовой, Федор сказал Аслану:

— Тебе сегодня в Магадан ехать. Машину заправь и сухой паек — обед в столовой возьми. А это — от меня, — достал пачку «Памира» и сунул курево в карман Аслану.

Упрямцев сел в кабину, как только по радио объявили восемь утра.

— Поехали, — предложил поспешно.

Едва выехали из зоны, Аслан спросил, насмелившись:

— Ну как, фартовые прибыли в Воркуту?

— Замерзли. На полпути к Магадану. Все, И охрана, и водитель. Да тебе уж, наверное, тракторист рассказал?

— Верно, что общак бугор забрал?

— Да. В нем тетрадь налоговая имелась. С кого сколько взяли, кто должен. Все взятое вернем людям. По спискам. Остальное — сдадим. Всех они данью обложили. Никого не минули. И только тебя в этом списке не было. Интересно, почему? — глянул на Аслана начальник зоны.

Аслан рассказал ему о прежнем бугре, о своем условии.

— Значит, соблюдал прежнюю договоренность? Смотри-ка, честность какая. А я уж и не знал, что предположить, — признался начальник зоны.

— За фартовую подсадку приняли? Негласного президента зоны?

— Да нет. Я знаю, что эти — не работают. И своих не убивают. Меня в таких вопросах еще на войне просветили.

— А что же подумали?

— Что на тебя, как и на Чинаря, они ставку делали, имели виды, а потому налогом не облагали, — сознался Борис Павлович.

— Если б я об этом узнал в зоне, ни за что не сел бы с вами в одну машину, — побледнел Аслан.

— А как же реабилитация?

— С другим водителем поехали бы, — процедил сквозь зубы шофер.

— Не стоит обижаться, Аслан. На моем месте, после Чинаря, тоже стал бы осторожнее.

— Чего ж со мной поехали?

— Хотел выяснить.

— Значит, в этот раз наган при себе имеете, — усмехнулся Аслан криво. И добавил: — Подозрение хуже пули. Жаль, не знаете вы наших горских обычаев. А ведь земляки мои, кабардинцы, за честность свою и неподкупность когда-то в охране царского престола России служила. И не опозорились. Не подвели. Им цари свои жизни вверяли. Это не я, история знает.

Аслан умолк, закурил.

— Прости, не хотел обидеть. Да только знаешь, здесь, на Колыме, не нации, человеку вверяемся. А промашки, сам знаешь, случались.

— Как же вы теперь мне на слово верите? А если вру?