Юрий Козлов - Колодец пророков

— Не жалей его. Он напрасно жил. К тому же он бы не позволил тебе уйти, — лаконично объяснил Пухов дрожавшей под плащом девчонке, подтолкнул ее к выходу. — Иди по темной стороне вдоль ограды до остановки и не смотри на машины, — посоветовал майор. — Подними воротник.

По Москве ходило много странных людей. У босой в чужом плаще на голое тело девчонки были неплохие шансы добраться до ближайшего метро.

Она буквально растворилась в темноте.

Майор Пухов прикинул, что осмотр кабинета Гелисхана вряд ли потребует больше пятнадцати минут. Он решил (чтобы потом не возиться) приоткрыть створки ворот. Но едва он успел сделать это, на мосту — на верхнем ярусе развязки — показался шестисотый «мерседес», который на скорости километров в двести, не меньше, летел к мотелю. Пухов знал этот — пепельного цвета — с литыми дисками лимузин. На нем ездил Гелисхан. Единственное, что удалось майору — распахнуть ворота (машину хозяина надо знать!) и спрятаться за будкой.

Пепельный «Мерседес-600», светя овальными фарами, замер перед приглашающе открытыми воротами. Затаившись за будкой, сделавшись частью отбрасываемой будкой тени, майор Пухов видел фрагмент верхнего яруса автомобильной развязки, по которому светящейся рекой текли машины; узкий сегмент ночного неба с вонзившейся в него, как нож по самую рукоятку, рекламой: «Ломбард. Решение всех проблем». Майора удивил необычный — сиреневый — цвет неба над столицей России в этот ночной час. Как будто небо, подобно Гулистану, Золотоордынской республике, Сибири, Южному Уралу, Мангазее или иной российской провинции, тоже объявило независимость и вывесило собственный — сиреневый — государственный флаг.

У майора была отменная память на масштабные цветовые комбинации, которые, как утверждал генерал Толстой, являлись творчеством Господа.

— Если народы — мысли Бога, — заметил как-то генерал Толстой, — то широко раскинувшиеся перед глазами пейзажи — страницы, на которых записаны эти мысли.

— А что же тогда запахи, товарищ генерал? — помнится, полюбопытствовал майор Пухов.

— Твои мысли движутся в верном направлении, сынок, — ответил генерал Толстой после долгой паузы. — Запахи — знаки препинания между словами Бога. Но люди не знают, точнее, не хотят учиться этой письменности. Если они не видят начертанных на небесах слов, что им знаки препинания?

…Пухов вспомнил, что точно таким же — сиреневым, пульсирующим, как если бы внутри билось некое светящееся сердце, — было небо над (точнее, между) горами Тибета, где майор побывал в прошлом году, выполняя необычное поручение генерала Толстого.

Пухов подумал, что генерал сошел с ума, когда тот попросил его положить руку на письменный стол. Достав луну, включив лампу, генерал Толстой долго разглядывал сплетение линий на ладони майора. Затем принес из комнаты отдыха, которая одновременно служила ему лабораторией, склянку с прозрачной, но тяжелой, тягучей, как резина, жидкостью и тончайшей стеклянной палочкой написал что-то на ладони майора, причем так, что сугубо индивидуальные линии — жизни, ума, сердца и так далее (вернее, их отрезки) — на ладони Пухова как бы сделались составными частями начертанных генералом Толстым невидимых знаков (иероглифов?). Сколько Пухов ни вглядывался в свою ладонь — ничего не видел, только ощущал странный холод внутри руки, как будто постоянно здоровался за руку со снежным человеком, который к тому же был еще и человеком-невидимкой.

— Долетишь до Катманду без проблем, — сказал генерал Толстой, — для российских граждан въездная виза не требуется. В отеле тебя найдет человек по имени Цзю. Переправит через китайскую границу, покажет, где живет Хамбо. Войдешь к Хамбо, протянешь руку ладонью вверх. Он посмотрит, кивнет или покачает головой — да или нет. Если нет, сразу уходи, не беспокой учителя. Если да, задашь ему только один вопрос: «Имя?» Все.

— Чье? — спросил майор Пухов.

— Какая тебе разница? — ответил генерал Толстой. — Не бойся, это не прививка. Можешь мыть руку, купаться, тереть наждаком, совать в огонь. Письмо уже запечатано, сынок. Ты же не хочешь, чтобы я, так сказать, переклеил почтовую марку? Отрезал твою руку и послал ее в контейнере с сухим льдом учителю Хамбо?

— Учитель Хамбо говорит по-русски? — полюбопытствовал майор Пухов.

— Не забивай себе голову пустяками, майор, — посоветовал генерал Толстой. — Тебе предстоит легкое и приятное путешествие. Какие у нас сейчас командировочные? Пятьдесят долларов в сутки? Я попробую выбить у начальства для тебя семьдесят пять!

— Но почему именно я должен ехать? — спросил Пухов.

— Не знаю, сынок, — развел руками генерал Толстой. — Ты сам встрял в эту историю. Ты спрашиваешь, чье имя? Я могу дать тебе тысячу толкований, но ни одно из них не будет исчерпывающим. Хорошо. Это земное имя грядущего воплощения силы, которая заставила твою рацию услышать именно тот караван, бросила твой джип именно в тот угол пустыни, заставила тебя сделать именно то, что ты сделал.

— Зачем вам знать это имя?

— Неназванные силы, сынок, правят миром, ведь так? — спросил генерал Толстой. — Познание начинается с определения, с термина, с имени. Жизнь, история длятся сразу во многих измерениях и направлениях. Имя для всякого явления есть момент заземления, отрыва от непознаваемой и, в конечном счете, божественной, хотя я понимаю это определение иначе, чем вы — люди, сущности, момент отсечения пуповины, связывающей явление со Вселенной. Зло перестает казаться непобедимым, когда у него появляется имя, сынок. Точно так же и названное благо перестает казаться далеким и недоступным. Всякое имя приходит в мир раньше его носителя. Вот только расшифровать его не так просто, потому что для каждого имени изобретается, так сказать, персональная, индивидуальная письменность. Но мы попробуем прочитать, ведь так, сынок?

— Разве зло и благо еще не названы? — удивился майор Пухов.

— Названы, конечно, названы, — успокоил генерал Толстой, — да только что нам с этого, когда нас интересует конкретная личность. Мы же с тобой оперативники, сынок…

В Катманду в отеле «Princess», который непальцы почему-то выдавали за четырехзвездочный, майора Пухова в первый же день отыскал Цзю — двухметрового, наверное, роста китаец с определенно откорректированным (природой, но может, и пластической операцией) на европейский манер лицом и абсолютно непроницаемым, как у сфинкса, взглядом.

Майору Пухову приходилось иметь дело с занимающими достаточно высокое положение в своих иерархиях бандитами в самых разных странах, и ему, как правило, удавалось определять по неким (лично им систематизированным) признакам основную сферу деятельности того или иного бандита. Имеющих отношение к производству, транспортировке, сбыту наркотиков майор Пухов вычислял по надменно кривящимся от презрения к человечеству губам, пустой и черной — вакуумной — тоске в глазах. Наемных убийц — по участливому, но несколько отстраненному, как у католических священнослужителей, интересу к живым людям, их проблемам и сложностям. Предводителей уличных боевиков — по волевым, беспокойным рукам. Кураторов борделей, поставщиков проституток — по неочевидной, проступающей сквозь внешне мужественные черты женственности. Компьютерные же хакеры, без чьих услуг ныне было немыслимо пи одно серьезное дело, большей частью представляли из себя стопроцентное воплощенное ничтожество, как будто долгое и напряженное общение с компьютером вычищало из них, как ненужные файлы, личность. Этим ребятам было чуждо все живое, включая сам вид живых денег. Они предпочитали иметь дело с пластиковыми кредитными карточками. Лена Пак как-то сказала (а уж она-то знала) Пухову, что все эти свихнувшиеся на компьютерах ребята — сплошь импотенты. «Они кончают, когда им удается пробиться в какую-нибудь защищенную сеть или сочинить новую программу, — сказала Лена, — бабы им не нужны». Дровосек знал людей, кончавших при получении больших сумм денег. Лена знала людей, кончавших при решении компьютерных задач. И майору казалось странным, что вокруг Лены столько импотентов. Вполне возможно, она вкладывала в это понятие что-то иное, неизвестное майору Пухову. Ему хотелось уехать с Леной куда-нибудь подальше и там изо дня в день и из ночи в ночь доказывать ей, что он не импотент. Пухов знал людей, кончавших в момент убийства других людей. Определенно, человечество вырождалось. Приближающийся Страшный суд, таким образом, не должен был казаться таковым. Страшными должны были казаться отсрочка, перенос слушания дела, освобождение человечества под подписку о невыезде или под залог.