Михаил Нестеров - Месть и закон

В течение двух-трех минут он молчал, затем, будто его прорвало и он действительно был смертельно напуган, закричал. Иногда его голос непроизвольно срывался на визг.

Через пять минут с видимым облегчением он увидел светлый прямоугольник над головой.

«Ну как?» – осведомился он кивком головы.

– Слышно, – ответила Валентина. – Но очень слабо, как будто комар пищит. А от ворот – вообще ни одного звука. Если бросить на погребок какое-нибудь барахло, можно спать спокойно. Кстати, как ты отнесешься к тому, если мы заночуем здесь?

– Я-то нормально, – пожал плечами Грач и после небольшой паузы, стараясь придать словам некое значение, добавил: – А ты?

– Не здесь и не сейчас, – ответила она. – А может, вообще никогда. Пожалуйста, Володя, не затрагивай этой темы даже в мыслях. Хотя бы первое время. Договорились?

Он снова пожал плечами.

Неприятное чувство, зародившееся в погребе, все еще давало о себе знать: он слышал голос Валентины, как через толщу воды или одеяла. Грач непроизвольно сглотнул, ощутив характерные пощелкивания в ушах.

Валентине вспомнился смекалистый индеец за рулем «Кадиллака», а Грачевскому пришел на ум старый жулик, с которым ему пришлось провести несколько лет в одной колонии. У того, как и положено, хорошо был подвешен язык, он знал, а порой и походя придумывал бесчисленные истории, в основном связанные с женским полом. Однажды он рассказывал, божась, что это чистая правда, как ему довелось ехать на Дальний Восток в купе спального вагона с одной женщиной. Та боялась всего – тоннелей, мостов, стрелок, перегонов, прижималась к соседу, когда поезд неожиданно резко тормозил. И все время повторяла, находясь в крайнем возбуждении: «А вдруг мы погибнем?!» Судя по тому, как ее бил озноб, она действительно была возбуждена.

Заводился и матерый жулик, оперативно запирая купе. Однако уже на второй день пути, когда до Владивостока оставалось ехать всего неделю, подумал, что если любвеобильная соседка так и будет шарахаться от каждого полустанка, то до места назначения доедет только его дорогой костюм да пара палок початой копченой колбасы, от которой они по очереди откусывали два раза в сутки. В вагон-ресторан они выбрались, когда подходил к концу последний день их путешествия, шатаясь из стороны в сторону.

Вроде не к месту вспомнил Грач эту историю, она пришла на ум лишь потому, что они с Валентиной остались вдвоем, а издалека довольно отчетливо доносился стук колес. Кроме настроения, все располагало к близости, но не в этой ситуации.

Он долго не мог заснуть. Иногда ему казалось, что Валентина зовет его, и он, приподнимая с подушки голову, напряженно вслушивался.

В нем не проявлялось нетерпение. За свою нелегкую жизнь он привык к ожиданию. Вот и сейчас, зная, что ничего не произойдет, всматривался в темноту.

Грач ничего не предпринял, когда среди ночи до него донеслись еле различимые всхлипывания женщины. Он нашарил на полу сигареты и спички, закурил, давая знать, что он тоже не спит. Может, он делал правильно, а может, и нет, потому что сейчас судье ни к чему были свидетели ее слабости.

Он выкурил пару сигарет, выпил колодезной воды, гоня от себя мысли о том, что, возможно, через два-три дня совершит последнюю в своей жизни ошибку. План Валентины казался ему прямолинейным, но выбирать не приходилось, потому что он был единственным.

Ирина провела пальцами по спине притихшего на ней партнера. Спина была мокрой, ее жест походил на тот, которым смахивают с запотевшего стекла влагу. Машинальный жест, за которым не кроется никаких чувств, – это для нее, опытной женщины. А для расслабившегося партнера, по спине которого вдруг пробежала новая волна возбуждения, ее руки казались нежными, любящими, даже благодарными.

Нет, все же он чуточку наивный...

Он делал свое дело, прилагая массу ненужных усилий. Если бы он не старался выглядеть сексгигантом, а был самим собой, то, может, и ей доставил бы удовольствие. А так во время короткого, неравного «поединка» иногда ей хотелось рассмеяться, и она, сдерживаясь, стискивала зубы, закрывала глаза, невольно дергая телом. И заводила его еще больше.

Когда дыхание успокоилось, генерал Венедиктов освободился от объятий партнерши, не спеша оделся, придирчиво оглядел в зеркале, подходит ли к рубашке галстук, но, вспомнив, что он не у себя дома, вернулся к Ирине, присев на краешек кровати. Архипова не раз встречалась с начальником у себя дома, изучила все его повадки. Она прекрасно знала, что сейчас генерал прикоснется губами к ее уху и прошепчет несуразное: «Спасибо, милая». Она, как всегда, ответит благодарной улыбкой, прижмется к нему. Собственно, за что насмехаться над ним? Все же он доставил ей удовольствие.

Ирина прихватила с тумбочки коньяк и рюмки, Венедиктов помог отнести на кухню вазу с конфетами и тарелку с ломтиками дыни.

– Что интересного можешь сообщить по поводу позавчерашней операции? – чуть длинновато спросил моложавый генерал.

– Все прошло гладко, Сергей Васильевич, – переходя на официальный тон, ответила хозяйка.

Венедиктов, конечно же, ознакомился с подробным рапортом полковника Рожнова, выслушал его лично, но его интересовали иные детали, нежели изложенные Михаилом Константиновичем.

– Кто особо отличился?

– Все работали хорошо. Но я бы отметила Андрея Яцкевича и Олега Шустова. – Она намеренно назвала командира группы последним, выделяя Яцкевича. Если Олег действовал прагматично, то работа Андрея, как всегда, впечатляла артистизмом. Он играл, нажимая на курок в последний момент. Он выделялся среди товарищей даже манерой держать оружие. Если в его руках была винтовка, то приклад никогда не касался плеча, а лежал на предплечье. Странная манера, для многих совершенно непригодная, но Яцкевич из такого положения стрелял без промаха.

– Так и запишем, – шутливо отозвался Венедиктов, с проницательностью опытного контрразведчика отмечая, как именно высказалась его подчиненная.

И продолжил во множественном числе:

– Значит, не зря мы платим Рожнову деньги?

– Заслуженно, – подыграла хозяйка, наливая гостю чай.

– Спасибо, Ирочка...

Ирина, сколько себя помнила, поднималась по служебной лестнице именно таким способом. Вернее, в управлении, где она работала, сложился определенный «постельный», а чаще всего «настольный» стиль повышения: начальник – подчиненная, и из этой колеи не выбьешься, из нее один путь – на обочину.

К тридцати пяти годам порой чувствовала себя задолбанной курицей – но с приличным местом на насесте. Часто задумывалась о семье, ребенке, но сообразно текущему моменту: ну, поднимешь хвост, примешь подобающую позу, выкатишь наружу яйцо, сядешь на него; а думы какие-то злые, не сегодня, так завтра надоест, клюнешь родное яйцо покрепче, забросаешь навозом – и снова к прежней жизни с прежними злыми мыслями, – порой тоскливо, зато без обузы.