Роже Борниш - Гангстеры

Ноди рискнул пошутить:

— Учитывая твою биографию, ты мог бы взять себе имя Петер фон Лутрель. Это тоже звучит!

Чокнутый чуть не умер от хохота.

Стоит холодная погода. На авеню Пармантье редкие прохожие кутаются в свои пальто, обматывают шарфами покрасневшие нос и уши. Давно уже во Франции не было такого холода. Эту первую послевоенную зиму можно сравнить с зимой сорокового-сорок первого годов, когда в тазах замерзала вода, а толстый слой снега продержался в Париже три недели. Особенно плохо переносят мороз старики, поэтому человек с седыми усами и волосами, поеживающийся в своей куртке-аляске, с длинным батоном хлеба в руке и с перекинутой через плечо нелепой пляжной сумкой вызывает жалость. Когда он передвигает ногами, кажется, что это скрипит не снег, а его старые кости. Он среднего роста и, вероятно, в молодости был сильным. Сейчас же он плохо видит и с невероятными предосторожностями решается, наконец, перейти улицу. Он с трудом взбирается на тротуар и продолжает путь своей неуверенной походкой. Старость — это как кораблекрушение. Шофер фургона, стоящего перед филиалом Лионского кредитного банка, смотрит на старика с сочувствием. «Лучше сдохнуть, чем дожить до таких лет», — думает он, затягиваясь сигаретой. Старик, спотыкаясь, медленно продвигается вперед. Он находится всего лишь в нескольких метрах от банка, когда оба конвоира выходят из него, катя на тележках джутовые мешки с банкнотами. Одиннадцать часов тридцать одна минута.

Охранники недоверчиво оглядывают улицу, но, кроме старика, на ней никого нет. Они выходят на тротуар. Тот, что ниже ростом, подходит сзади к фургону, открывает двери, забирается внутрь машины. Его коллега присоединяется к нему, снова пристально вглядываясь в улицу. Успокоившись, охранник убирает в кобуру свой пистолет, затем наклоняется, чтобы поднять первый мешок. В это время старикан поравнялся с фургоном, но никто не обращает внимания ни на него, ни на его жест: он роется в своей пляжной сумке, затем достает из нее автомат.

— Не двигаться! Руки на затылок! — спокойным голосом приказывает Лутрель.

В тот же момент вынырнувший из-за соседних ворот Ноди уже держит на прицеле шофера. Автомат Фефе, направленный на двери банка, лишает охранников помощи изнутри. Бухезайхе с точностью хронометра выпрыгивает из машины и устремляется к стоящему на земле охраннику.

— Один жест, и ты покойник!

— Пошевеливайся! — говорит Лутрель.

Бухезайхе хватает первый попавшийся под руку мешок и поворачивается: рядом с ним останавливается угнанный «ситроен». Жо Аттия, сидящий за рулем, открывает заднюю дверцу. Бухезайхе бросает на сиденье первый мешок, затем пять остальных. Дверца закрывается, машина скрывается в предместье Тампль.

Бухезайхе разоружает охранников и усаживается за руль другого «ситроена». Ноди оглушает прикладом шофера и присоединяется к Бухезайхе. Лутрель приказывает охранникам сесть в фургон, закрывает двери и садится на заднее сиденье грузовика, в который Фефе запрыгивает на ходу.

Одиннадцать часов тридцать две минуты. Лионский кредитный банк потерял три миллиона. Пятьдесят тысяч франков в секунду!

— Хорошая работа — это быстрая работа, — говорит Аттия.

— Колоссально, — комментирует Бухезайхе.

— У меня есть кое-что и получше, — говорит Лутрель, снимая парик и отклеивая усы.

Уперев подбородок в ладонь и облокотившись на стойку бара, инспектор Жюль Ашиль не спускает глаз с Корнелиуса, владельца трактира «Кислица», в сотый раз рассказывающего о том времени, когда он был профессиональным боксером, надеждой Франции в легком весе. Он размахивает в воздухе кулаками, вскакивает и снова садится за стойку бара. Первая мировая война помешала его карьере.

— А потом? — спрашивает инспектор Ашиль, поднося к губам пенистое пиво.

— А потом я сказал себе: этот англичанин изуродует тебя.

— А потом? — снова повторяет Ашиль.

— Он измолотил меня, но мозги мои работали. Меня мог спасти только запрещенный прием. Мы сцепились. Он стал молотить мои внутренности, так что меня затошнило. Я обхватил его руками и толкнул, разжав руки. Англичанин, следуя правилам, подумал, что я действую в соответствии с указанием арбитра. Он отступил назад и опустил руки. И тогда… бум! Я бью его правой, и он валится на пол.

— Да, ловкач! — говорит Ашиль, закатываясь смехом.

Инспектор прав, Корнелиус действительно ловкач. Уйдя с ринга и пережив бойню, он стал мошенником, специализирующимся по разного рода кражам. Повторяющиеся аресты, освобождения, но в последнее время речь идет чаще об освобождении за недостатком улик. Его знают все следователи. Всем полицейским известно, что в его трактире собираются сутенеры и убийцы, авторитетные воры. Он подбирает кадры, подыскивает автомобили, достает инструменты для взлома. Оружием он не занимается. После Вердена он не может видеть крови. Время от времени, чтобы не утратить профессионализма, он сам принимает участие в налетах. Добыча делится в зале ресторана, позади бара. Корнелиус получает свою долю и угощает шампанским. Сюда всегда можно прийти, и любезный Корнелиус всегда встретит вас с улыбкой. Здесь можно выпить, поесть и переночевать.

— Они здесь? — спрашивает полицейский.

Корнелиус утвердительно кивает. Ашиль не знает настоящих имен негодяев, обедающих в соседнем зале. Он знает, что раньше их было пятеро, а теперь стало шестеро. Ашиль не думает, что они опасны. Он знает, что их вожак ночует иногда у Корнелиуса. Ашиль мог бы получить подкрепление и установить за ними слежку, но он всего лишь обыкновенный инспектор полиции, женатый на ворчливой женщине и такой нервной, что его коллеги говорят о нем и о его супруге с полицейским юмором: Ашиль и его сухожилие. Одним словом, у инспектора масса проблем, и главные из них — материальные. Он очень нуждается в денежных средствах. Однажды вечером, будучи в состоянии хандры, он поделился с Корнелиусом своими проблемами. Последний посочувствовал ему. Они вместе выпили. Неожиданно, поддавшись вдохновению, Корнелиус прямо предложил:

— Инспектор, я могу вам помочь.

— Ты шутишь? — с надеждой спросил Ашиль.

— Слово мужчины. Люди приходят сюда, чтобы отдохнуть и успокоиться… Предположим, что один понятливый фараон предупредит нас о возможной облаве. Эта любезность имеет товарную ценность, и она будет оплачена.

— Корнелиус, — с важностью ответил Ашиль, — то, что ты мне предлагаешь, называется подкупом, и закон предусматривает за это строгое наказание. Что же касается меня, то я согласен.

В этот вечер, десятого февраля тысяча девятьсот сорок шестого года, инспектор Жюль Ашиль пришел, как обычно приходил раз в неделю, за своим конвертом. Корнелиус достает его из ящика кассы и протягивает ему. Ашиль беспечно сует его в карман, не проверяя суммы. Он пытается угадать ее по толщине конверта.