Георгий Овчинников - Изверги

Вот, в конце концов, и всё. Немного напоследок повиляв задом как бы прощаясь, уехала последняя тачка, а на поляне осталась только та же самая шестёрка энергичных молодых людей. Прислуга, которая уже торопилась: скоренько прибрать разбросанный кругом мусор, погрузить в полуприцеп грузовика привезённую сюда с утра всякую утварь и т. д. и т. п.

После того как вся эта теперь уже шумная компания соизволила удалиться Татьяна Ивановна — как я давеча подметил — не выдержав тяжести столь мощного психологического напряжения которое на неё вдруг навалилось, разрыдалась. Разрыдалась навзрыд, ибо никогда ещё в своей жизни не сталкивалась с таким хамством. Её женское начало: никак не могло смириться с подобным этому к её собственной персоне обращением. Не было у неё ни капельки никакой там излишней гордости или амбиций каких-то там всяческих, а просто всё, что произошло в этот день с ней — ей представлялось теперь — необычайно возмутительным и настолько оскорбительным, что даже вспоминать-то произошедшее было как-то уж очень неприятно. И поплакав для порядка с четверть часика, она по сути дела тем временем непросто плакала и успокаивалась, а ещё пусть и хаотично, но всё-таки старательно обдумывала эпизод этой острой ситуации. И наконец, решив, что переживать-то собственно одной ей нечего, а потому ультимативно набрала номер телефона, и периодически всхлипывая носом, прижала к уху трубку, обострив своё внимание на длинных гудках в ней замерла. Вскоре там раздался щелчок, а затем грубый бас сообщил, что он якобы у телефона и при всём притом: «весь — внимание».

Через десять минут, дав некоторые распоряжения по поводу своего кабинета, то есть уборки в нём она уже мчалась в своём персональном автомобиле к Пётру Николаевичу. Опять водитель как включённое радио чего-то очень оживлённо рассказывал (он, судя по всему, ничего и не знал о случившемся). Опять он эмоционально жестикулировал руками при весьма умелом управлении автомобилем и снова Татьяна Ивановна его абсолютно не слушала. Впрочем, где-то подсознательно у неё мелькнула такая шальная мысль в связи с испытанными волнениями типа: «Опять, этот идиот чего-то там заливает», но и не более. Как ни странно, но она уже больше не тряслась всем телом от случившегося давеча — будто бы немного переболела. Хотя в теле ещё оставался некий несколько отдалённый озноб. Волнение у неё пропадало по мере передачи общей информации Пётру Николаевичу по телефону и улетучилось почти совсем. С поставленной точкой в разговоре она поставила точку и на своих об этом происшествии серьёзных переживаниях, как бы передав их по эстафете. По сути дела правильно рассудив: «Я своё отпереживала — пусть теперь попереживают другие». И то верно!

Приехав и потом, уже войдя в роскошный кабинет в четырёх комнатной квартире Пётра Николаевича (маленького толстячка) с огромными залысинами на голове и чрезвычайно шустрыми губками при разговоре она совсем как бы успокоилась. Притом сразу же было собралась, перейти к более подробному отчёту — ещё не окончательно свыкнувшись со своею новой ролью начальницы и как бы всё-таки ни совсем справившись с некогда бывшей своей подчинённостью — с лёту рассказывая эту историю. Но, несмотря на то, что она сходу повела своё сбивчивое повествование Пётр Николаевич вроде как бы слушая её, усадил её в кресло, никак не перебивая, но когда она уселась в кресло и волей-неволей остановила на мгновенье своё словоизвержение чтобы перевести дух он вдруг с широкой улыбкой на губах пропел ей совсем вроде бы как-то ни кстати:

— Чай?.. Кофе, дорогая Танечка? — вопрос его совершенно не относился к делу, так что она даже как-то поначалу растерялась вроде типа того, — «какой тут чай! кофе! Когда там уже Зимний дворец берут без нас!». И её понять сейчас, конечно же, можно было потому, как она только-только прибыла, если можно так выразиться с «поля боя». И в её душе ещё не угас ни пыл, ни ажиотаж и даже в ней ещё в некоторой степени кипели кое-какие совсем там неподдельные переживания, поэтому щекотливому вопросу, а тут: «кофе, чай… Может ещё отобедать предложат?!». Однако было явно видно, что пока он не услышит конкретного утвердительного или другого какого-либо вообще ответа на свой вопрос он так и будет её неутомимо несколько отрешённо созерцать, то есть, как бы взглядом говоря: «Успокойтесь и отвечайте на поставленный вопрос». Поэтому она невольно извинилась и несколько даже кроме того смутившись проговорила с оправдывающейся интонацией:

— Простите, давайте то, что у вас уже есть готовое мне всё равно…

Услышав это, он энергично кивнул и вихрем, что совершенно казалось несовместимым с его плотной, хотя и невысокой фигурой моментально удалился в кухню. Видимо, у него не было ничего уже готовым и ему только вот сейчас, пришла в голову такая замечательная идея как угостить чем-нибудь Татьяну Ивановну, сделав ей этим — приятное. Теперь я думаю пока он там чем-то своим занят, а Татьяна Ивановна устремив свой усталый взгляд в пол находится в состоянии глубокой задумчивости не будет ничего лишним если я воспользовавшись моментом соизволю просветить уважаемого читателя по поводу того же Пётра Николаевича. А Пётр Николаевич между тем при всей своей внешней обыкновенности и даже посредственности наоборот был человеком весьма так сказать незаурядным и отнюдь непростым как может показаться на первый взгляд.

Во-первых, хоть он и бывший функционер, но в отличие от некоторых бывших товарищей, которые как крысы спешно покидали корабль перед предстоящей его гибелью. То есть если быть более точным или выражаясь конкретнее — он коммунист. Причём истинный и верный в правильном смысле этих слов. А не тот, который узнав, что оказывается его бедного, обманывали всё это время и он теперь ни в коем случае уже не хочет в дальнейшем пачкать и даже ставить как-то рядом своё доброе имя с этим «прообразом человеческого безобразия». Можно подумать что этого «несчастного» когда-то тогда — раньше — когда он только вступал в коммунистическую партию, кто-то принуждал к этому. В компартию хоть и старались, безусловно, принимать достойных, но частенько получалось — впрочем, как всегда! Ибо лезли туда опять в первую очередь всякие рвачи и карьеристы — и выходило, что удостаивали снова зачастую кого ни попадя.

Во-вторых, он был не только интеллигентного внешнего вида, но был и по сути своей действительно интеллигентным человеком. Кроме того, был достаточно образованным и с практической точки зрения разбирался во многих вопросах жизни не понаслышке. Несомненно, мог считаться серьёзно начитанным мужем; чрезвычайно к тому же наделённым богатым жизненным опытом. Хотя он, как и все другие верил в светлое будущее и верит в него даже сейчас, но видя — что тогда что теперь — гнилую сущность некоторых людишек, поэтому поводу всегда искренне переживал. Вообще с годами к нему пришёл и философский подход к жизни, но он всё равно — чего бы ему ни устраивала судьба-злодейка — продолжал верить в гуманную чистоту души и всегда считал, что добродетель человеческая рано или поздно победит. И неважно, под каким флагом: красным или серо-буро-козявчатым.