Георгий Овчинников - Изверги

Сейчас валяясь в мягкой дрёме с неимоверным желанием уснуть, капитан думал даже к своему некоторому удивлению непременно именно о ней. Несмотря на хроническую усталость и невыносимое теперь — как зубная боль! — желание успокоиться и наконец-таки предаться долгожданному покою он думал всё-таки почему-то о ней… И опять о ней! — мучаясь душой: психуя и рыдая, там, в ней — но не было в нём ни капельки доподлинной злости. Ему её (милую Зоиньку!) до жгучей боли в сердце было сейчас жалко. Были же времена, когда и они были счастливы: молоды и симпатичны или — нет, Юшкин кот! — обязательно красивы.

Прекрасно зная смысловую ядовитость её обычных фраз назубок (которые вообще-то не отличались особой даровитостью и изобретательностью) «Сашка» старался, всячески упорно старался, не вникать в их суть. Не воспринимать их в свой адрес — и главное! — не принимать их близко к сердцу. А слышал он теперь лишь переливчатые интонации её речи — звучавшей на удивление даже несколько порой мелодично. Он можно сказать её не слушал совсем и думал исключительно о своём. Ему почему-то ясно вспоминались какие-то на первый взгляд пустяковые моменты из их совместной жизни, какие-то бессмысленные обрывки. Казалось бы, легкомысленные моменты повседневной суеты, но которые так дороги сердцу его, что от них щемило и тоскливо зудело где-то в груди. Он тут же немедленно вдруг осознал что: «…а ведь он и не сможет теперь без неё совсем жить!..»

Вспоминались всякие глупости, но такие нежные и близкие что от умиления хотелось — даже снова плакать только теперь от какой-то трепетной ласковости… Как когда-то, она, ему заглядывая ласково в глаза, как преданная собачонка завязывала такому важному и представительному галстук (потому как он сам не умел этого делать вовсе); он же тогда собирался на очень важную презентацию… Где потом напился и явился оттуда домой только к утру.

Нет, он верен был ей! но за этот поступок ему всегда было как-то неудобно даже стыдно перед Зоинькой. Вспомнился ему вдруг ещё один глупый момент. Как Зоя, чего-то там готовя в кухне, ковыряясь там по-своему, неожиданно, молча, испуганная прибежала с порезанным пальчиком к нему. И виновато показывая его, одним только взглядом объяснила тогда что ей — очень страшно и спасти её может — только он… и никто другой! В глазах её переливалось какое-то непонятно-странное выражение: всегдашней её готовности испытывать боль и вообще постоянно страдать всего лишь ради его микроскопического внимания. Смешно сунув свой окровавленный палец ему под нос, как будто стоило бы ему только глянуть на него, а уж тем более если ещё и дунуть то, конечно же, он заживёт — немедленно заживёт. И он дул… помнит как сейчас… смешно дул… счастливый до жутчайшего — трепетного — волнения от выполнения на тот момент жизни самой важной миссии на земле. И они были счастливы, тогда как дети!

Звуки Зоиного голоса гулким эхом отдавались где-то под потолком. Превращаясь там всего лишь в какую-то отдалённую трескотню. То ли теряя там свою яркость, а то ли преломляясь там и уже ударяясь о стены и потолок, меняли — неведомо как-то — своё направление и где-то вероятно заблудившись совсем, если и долетали до его ушей, то совершенно не приносили ему особых неприятностей. Да и усталость видимо всё-таки давала о себе знать. А трескотня волнами звучала и звучала, то приближаясь, то отдаляясь: как бы укачивая… убаюкивая… Им овладела хмурая и крепкая сила забытья.

День начинался прекрасно. Это ночью дождичком слегка побрызгало, зато сейчас вовсю блестело солнышко, и совсем не было жарко. Казалось, мир по-весеннему ожил только сегодня. Выйдя из подъезда и проходя мимо чего-то или кого-то азартно обсуждающих тётушек-соседок, Татьяна на удивление самой себе улыбалась, улыбалась искренне и радостно. С каким-то даже очарованием и умилением. Мир казался ей таким прекрасным и добрым что она невольно им восхищалась. Да; действительно у неё сейчас буквально всё (ну как в сказке!) всё на редкость было хорошо. Наконец наладился поток чулочно-носочного производства; наконец все серьёзные вопросы по организации и эксплуатации нового технического оборудования решены, переоборудованы и запущены в поток, а так же произведены основные кадровые перестановки и распределения. Осталось только работать и увеличивать темпы производства и доходов, а самое главное она начинала хоть чуть-чуть мало-помалу понимать, что сама делает. Сбыт, налажен; уже целая куча заказов. Сырьё поступало бесперебойно, поставщики были верные и держали слово. Теперь всё решало только время и терпение. Наконец она очень скоро уже сможет поощрять хорошо работающих тружеников премиями.

И на семейном фронте у них с супругом всё — просто замечательно! Дети здоровы, ходят в школу и радуют своими отметками. Недавно приобрели, наконец, небольшую дачку. Что ещё надо для полного счастья? Она счастливая поздоровалась с женщинами, которые, увидев её с почтением, слегка поклонились ей и многозначительно улыбаясь, проводили взглядами до самого автомобиля, который уже ожидал её как директора фабрики. Она, молча заранее немного приосанившись, кивнула водителю в ответ на его громкое (по-армейски!) приветствие и поудобнее уселась в кресло не обращая, привыкнув — никакого внимания на угодливую суету водителя. Хлипкого человечка сначала открывшего перед ней дверцу, а следом с заискиванием закрывшего её.

Всё это, как уже полгода для неё стало совершенно привычным и абсолютно банальным. С неожиданным карьерным ростом из обыкновенной работницы с мелкими комсомольскими поручениями — до самого директора производства (имея всего лишь среднетехническое образование!) многое постепенно становится вполне привычным. Татьяна уже теперь не обращала никакого внимания на то, что совсем недавно вводило её в робость и жуткую краску или даже приносило ей некий душевный дискомфорт. Да и ей просто по должности теперь необходимо было вести себя должным образом. Как-то так: помпезно, наверное, немного высокомерно и это для неё было, прежде всего, на первых порах самым трудным — и неприятным. Так думалось ей, во всяком случае, теперь.

И эта необходимость излишней рисованности в поведении некоторой вычурной строгости, что ли… её угнетала. Так как она была по своей природе человеком простым и склонным скорее к доброте, а уж тем более ближе к скромному поведению, нежели к какому-нибудь позёрству или барски пренебрежительной важности.

С тех пор уже прошло немало времени как по территории ещё тогда огромной (могучей!) страны начали своё шествие ваучеры («детки» Чубайса) вызвавшие поначалу волнительную «ответственность» к себе в народе, которая чуть позже моментально утратилась в нём, когда выяснился очередной и крупномасштабный обман. Тогда она случайно (или не случайно?) попала, прежде всего, в незнакомо-знакомую для неё (по комсомольской линии) на первый взгляд стихийно создавшуюся компанию «ловких и очень умных» людей. Которые во многом чуть ли не предопределяя события, ввели её — робкую и наивную — в курс разумного использования стечения обстоятельств тогда в свою пользу. Не то чтобы они её чему-то конкретному научили или обещали чего-то там. Всё происходило порой как-то само собой и даже скорее может быть нарочно — на всякий случай — как бы подстраховываясь её мелкостью. Или может быть, она их невольно подкупила своим каким-то несколько «колхозным» (что ли?) обликом (я уж и не знаю право!). Или даже, в конце концов, готовили для себя в будущем, оценив её, какие-то может быть опять же индивидуальные качества… или… в общем-то, я и сам толком совершенно не ведаю, как там всё получалось. Как говорится: «Знал бы прикуп — жил бы в Сочи».