Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть

— Нужны решительные меры по спасению родины от расхитителей и спекулянтов, а также других себялюбцев.

Возможно, высокие слова предназначались для офицера, выводившего обоз до линии огня. Мнимый студент оказался переодетым дезертиром по имени Чжун Цы. У него не исся­кали рассказы о боях 60-й армии во Вьетнаме, потом в Чун-цине и Пекине. Второй студент, с удивительной для его уче­ности сноровкой подправлявший навозный мешок под хвостом крепкой лошадки, важно качал головой и повторял, что эти исторические события непременно следует занести в дневник. В университет, по его словам, он приехал в начале учебного года и из-за осады ни на одной лекции не побывал.

Несколько раз над ними пролетали самолеты. Красных не повстречали.

Караван распадался. Дезертир сказал несостоявшемуся первокурснику:

— Слезай, приехал. Двигай отсюда и не оглядывайся!

— Остановись, Чжун! — приказал отец. — Он такой же студент, как ты.

— Я капрал Ли Мэй, — сказал студент. — Кавалерийский охранный батальон...

Первую ночь простояли в поле. Капрал, назначенный от­цом в караул, грелся под брюхом лошади. Клео, к которому сон не шел из-за дум о Белоснежной девственности, вылез из повозки. Спросил:

— Ли Мэй, непременно нужно вешать людей? Проще — расстрелять.

— Ты про которого? Если у Восточных ворот, то он в действительности-то был самоубийцей.

— Кто же решается на такое?

— Красные запретили курить опиум. Подвоз в город пре­кратился. Он маялся, маялся, да и повесился. Я так думаю... Все несчастья от запретов. У красных их много... Потом, по их религии запрещено красть. Когда же нечего или не у кого красть, остается украсть собственную жизнь...

Капрал хихикнул.

Очень опасный, подумал Клео. Но отец-то опаснее.

Каким долгим окажется путь, он понял в Бао Тоу.

Поначалу городок показался обычным, как все — глино­битные заборы, роющиеся в талом снегу свиньи и собаки, замотанные рваньем дети, тесные улицы, на которых угло­вые дома оббиты телегами. И вдруг — ослепляющее солнце над раскинувшимся в открытом поле караван-сараем. Сот­ни, тысячи верблюдов, лошадей и ослов на хлюпавшем под копытами, вязком, словно болото, лугу. Толпы людей пако­вали, нагружали, чинили сбруи, слонялись, разговаривали, сбивались кучками вокруг драчунов, брили ножами головы. Ржание, мычание, топот.

... Лошадь вскинула и мотанула гривастой головой. Пра­вивший вожжами отец привстал на передке, задирая на спи­не куртку, дергался к маузеру рукой.

— С прибытием к началу великого шелкового пути! — крикнул караванщик Цинь, обходя лошадь. Свежевыбритое темя сверкало, голые в синих венах руки, заросшие рыжим волосом до подмышек, торчали раскорякой из кожаного жи­лета, под которым не было рубашки. На горле ошейником вилась татуировка, предохраняющая от насильственной смерти. Поистине загадочный человек! Мусульманин с буд­дистской отметиной...

Верблюды оказались густо-красного оттенка с черными кругами вокруг глаз. Четыре. Высоких, крепких и надмен­ных.

— Настоящие таджикские, — сказал Цинь отцу. — Когда будешь заводить собственную связку, покупай таких...

— Я слышал, иногда берут пристяжных на мясо, — сказал отец. — Может, купим пятого?

Цинь скучновато огляделся.

— Запомните, почтенный Лин Цзяо, погонщики верблю­дов никогда не едят верблюжьего мяса. Не выделывают и не продают верблюжьих шкур. Верблюды и погонщики — это единый и обособленный мир. Со своими богами и закона­ми...

Он посмотрел на Клео.

- Мир не меньшего значения и не худшей цивилизации, чемстрана ханей — Китай, Срединное государство Вселен ­ ной .

— Спасибо, брат Цинь, — сказал отец. — Всякая беседа с вами поучительный урок.

— Уроки будут позже. Тысячи ли через пустыню. Жажда, которая превратит кишки в известь. Огромные мухи, пью­щие кровь. Зимник через монгольский перевал Смерти. Бан­диты, вырезающие спящих...

Караванщик сложил молитвенно руки, на которых вете­рок, пропахший вонью караван-сарая, ремней и кож, чеснока и рыбного соуса, снега и навоза, шевелил рыжие волосы. В изгибах верблюжьих шей, надменных мордах с раздуваю­щимися ноздрями вдруг увиделось нечто драконье, таинст­венное и грозное, сродни ликам в пагодах, где Клео всегда становилось тревожно от духоты воскурений.

Цинь вдруг заорал на него:

— Взбирайся, малыш, на своего таджика и возвращайся через год богатым и сильным! И делай то, что должно быть сделано...

— Я не малыш, — сказал Клео. — Мое имя Лин Цэсу.

— Вот как?

— Караванщик подвыпивши, — шепнул отец. И сказал умиротворяюще Циню:

— Познакомьте же с прекрасными животными!

Первого, небольшого и казавшегося козлоподобным, звали Вонючкой. Второго, покрупнее — Ароматом. Самый высокий, третий носил кличку Тошнотворный. А четверто­го, бледной масти, именовали Сладенький. Все семилетки. Лучший возраст, как пояснил Цинь, для тяжелых дальних путей. Вонючка считался наиболее выносливым. Ему пред­назначался груз Циня — пачки прессованного чая, шелк, американские сигареты, упаковки с ручными часами, мотки электропроводов, три радиоприемника, пенициллин, проти­возачаточные средства, вакцины от венерических заболева­ний и запаянный бак с яванским трубочным табаком. Груз отца — чай в листьях, гвозди, подковы, петли для дверей, висячие замки — по объему меньше, но намного тяжелее, раскладывался на остальных трех.

Паковали вьюки следующим утром, чтобы не заканчи­вать в сумерках. Существовала примета: из темноты под­сматривают души погибших непохороненных бандитов, ко­торые от неудовлетворенной жадности наведут на караван живых. К полудню оставалось поднять груз на верблюдов.

— Полагаю, мастер Цинь, — сказал отец, — задерживать­ся в Бао Тоу на виду этого сброда опасно. Двинемся?

— Я занял очередь для себя, этих... ваших военнослужа­щих и вас в публичном доме. Дух не должен оставаться угне­тенным из-за воздержания. Шаг караванщика легок, если облегчены чресла.

— Я останусь с товаром.

— Пусть останется малыш и один военный. Потом сме­нится.

— Лин Цэсу погуляет. Когда еще доведется? Вы идите... Я останусь при товаре.

— Слушаюсь, почтенный депутат!

Караванщик сцепил ладони перед грудью и с легким по­клоном повел ими в сторону отца, как принято изъявлять покорность мандарину двора.

Клео прошел городишко насквозь. От Западных ворот открывалась с низкого обрыва Хуанхэ. Широченная река исходила паром в серовато-синем просторе. Мачты джонок и катеров протыкали клочковатый туман. Над причалом раз­метывало клубы пароходного дыма. По берегам ржавым пунктиром обозначались межи рисовых чеков. На коричне­вых дорогах в снегу клонились черные путники.

И тут Клео увидел стайку журавлей над рекой. В этот зимний месяц!