Гарольд Койл - Крещение огнем

Когда машина остановилась, Гуахардо открыл дверцу, не до­жидаясь, пока капрал выйдет первым и распахнет ее перед ним. Не проронив ни слова, полковник повернулся к Фаресу спиной, миновал двух часовых у Южных ворот Паласио Насиональ и направился в президентский дворец. Как и капрал Фарес, часо­вые нутром почуяли, кто такой Гуахардо. Расступившись, они отдали ему честь с такой четкостью, которую редко увидишьв Мексике.

Но полковник и этого почти не заметил. Погруженный в свои мысли, заботы и тревоги, он шагнул с залитой солнцем площади под мрачноватые своды Паласио Насиональ — в незнакомый ему мир власти, жить в котором его никто не учил. Полковни­ком все сильнее овладевали сомнения, заставлявшие его снова и снова задумываться: помогут ли черты характера, унаследован­ные от отца и деда, довести до конца революцию, которую он, вместе с другими заговорщиками, начал минувшей ночью.

Гуахардо шагал по коридорам и залам дворца, мимо красоч­ных фресок и картин, на которых была запечетлена история Мексики. Он остановился лишь раз, проходя мимо фрески, изо­бражающей героев мексиканской революции. Несколько секунд взгляд его скользил по неподвижным лицам, словно полковник пытался получить ответ на мучавший его вопрос и поддержку, которой ему так не хватало. Но герои тех давних лет молчали, непроницаемо взирая со стены на простого смертного. От них не приходилось ждать ни совета, ни ободрения. Разочарованно вздохнув, Альфредо подумал о том, что испытывали живые люди, послужившие прообразами для этой фрески. Знали ли они те же сомнения, усталость и страх, какие терзают сейчас его? Ведь они тоже были всего-навсего людьми. Может, на самом деле портреты говорят: "Просмотри на нас! Мы тоже были простыми смертными. А здесь мы потому, что сумели преодолеть телесную слабость и душевный страх и сделали все, что от нас зависело". Полковник в последний раз окинул взглядом фреску и кивнул, как будто соглашаясь с чем-то. "Да, они были всего-навсего люди, — подумал он, — ничуть не лучше, чем я". От этой мысли черная туча его сомнений слегка рассеялась, он повернулся и решительно зашагал по коридору.

Войдя в приемную, Гуахардо незаметно бросил взгляд на закрытые двери кабинета президента. В приемной толпились военные, офицеры полиции и правительственные чиновники. Одни вели жаркие споры, другие приглушенно переговарива­лись, некоторые сидели, погрузившись в невеселые думы. По выражению Лиц было нетрудно догадаться, кто надеется стать здесь своим человеком, а кто еще не знает своей участи и при­шел в надежде ее выяснить. В этот день — первый день новой

революции — на лицах тех, кого ждала опала, были написаны тревога, страх и уныние.

По-настоящему посвящены в тайну были лишь Гуахардо и еще двенадцать полковников сухопутных и военно-воздушных сил. И те, кто толпился в приемной и не знал ничего наверняка, заметив, как уверенно Гуахардо прошел мимо, сразу поняли, кто перед ними. Хотя его походка и манера держаться не выдавали высокомерного или тщеславного человека, от него веяло уве­ренностью и властностью, которые говорили о внутренней силе. Как волна перед носом корабля, толпа расступилась, давая ему дорогу.

Гуахардо знал всех собравшихся в лицо, но не удостоил вни­манием никого: никто из них не входил в Совет тринадцати. И офицеры, и штатские, как по команде, замолчали, выжидатель­но глядя на полковника. Некоторые подобострастно кивали. Два офицера шагнули вперед, стараясь привлечь его внимание, но он сделал вид, что не заметил этого. Какой-то забившийся в угол чиновник взглянул на него снизу вверх, и лицо его перекоси­лось, будто он увидел перед собой палача. И все, как один, осво­бождая полковнику путь, не сводили с него глаз.

И только когда он подошел к двери президентского кабинета и уже взялся за бронзовую ручку, раздался голос:

— Полковник Молина беседует с полковником Завалой. Вряд ли они захотят, чтобы им помешали.

Гуахардо помедлил, не отрывая ладони от дверной ручки. Он слегка повернул голову в сторону говорившего. Это был майор Рикардо Пуэрто — адъютант Молины. Почуяв назревающий кон­фликт, толпа зашевелилась, освобождая пространство между сто­ящим Гуахардо и сидящим Пуэрто. Теперь их разделял только большой стол, загроможденный стопками бумаг и папок. Пуэрто не сделал никакой попытки встать; пожалуй, даже напротив: вызывающе глядя на Гуахардо, он еще небрежнее развалился на стуле.

Адъютант полковника Молины исполнял обязанности секре­таря, когда члены Совета тринадцати собирались для разработ­ки планов революции, илч курьера по особым поручениям, ког­да его шефу требовалось быстро и незаметно передать сведения другим членам Совета. Поэтому не было ничего удивительного в том, что Пуэрто стал ощущать себя частью святая святых рево­люции и усвоил неподобающе ему манеры. Гуахардо никогда не упускал случая поставить зарвавшегося младшего по званию офи­цера на место. На миг их взгляды скрестились, и в комнате сно­ва наступила тишина: всем хотелось узнать, чья же возьмет?

"И почему это, — подумал полковник, — младшие офицеры вечно стараются раздуть собственную значимость за чужой счет?".

Ведь у Пуэрто не было иных причин останавливать его, кроме желания потешить свое самолюбие. Молодой болван, играющий в дурацкие игры. А сейчас не время для этого. Ответить на вызов Пуэрто или хотя бы показать, что заметил его — значит уронить себя в глазах толпящихся в приемной людей. "Его бесцеремон­ное поведение просто не заслуживает моего внимания", — ре­шилДуахардо. Не сводя глаз с Пуэрто, полковник повернул двер­ную ручку и с деланной небрежностью распахнул дверь. Без даль­нейших промедлений, слегка наклонив голову, он быстро вошел в президентский кабинет, предоставив майору бороться с бес­сильным гневом.

Полковник Эрнандо Молина, сидя за столом, смотрел на во­шедшего. Позади него стоял полковник Сальвадо Завала, член Совета, отвечающий за внутренние дела. Положив одну руку на стул, друїую — на стол, Завала наклонился и через плечо сидя­щего Молины читал документ, который тот просматривал. Огля­дев с порога своих товарищей-заговорщиков, Альфредо внезап­но осознал, что успел лишь вымыть руки и побриться, а одет в ту же форму, которую носил, не снимая, последние двадцать четыре часа. Пропыленная, забрызганная грязью, вся в пятнах, она, к тому же, источала своеобразный запах — смесь авиаци­онной гидравлической жидкости, пота и едкой вони горелого мяса.

Но все сомнения, которые могли возникнуть у Гуахардо отно­сительно его вида, были скоро рассеяны тем приемом, который оказал ему полковник Эрнандо Молина, глава Совета тринадца­ти, президент временного правительства и крестный отец его старшего сына. Он порывисто встал, и лицо его осветилось улыб­кой: