Ф. Скаген - Виктор! Виктор! Свободное падение

— Шредер слушает.

— Готовь ручку.

— Уже навострил.

— Типа в летнем пальто зовут Сигварт Ествик.

— Ествик через «э»?

— Через «е». Я же ясно сказал.

— Записал. — Шредер зримо представил себе возмущение юного Хатлинга. — А адрес у тебя есть?

— Да. Удбюесгате, дом 5.

— Телефон?

— Номер есть в справочнике.

— Огромное спасибо. А чем занимается, непонятно?

— Называет себя агентом.

Агент, усмехнулся Шредер не иначе знак свыше.

— Что это значит?

— Продает что-нибудь, я думаю. Коммивояжер. Он женат.

— Еще что?

— Все.

Так. Появляется склонный к полноте мужчина в канареечном пальто. Наверняка не фигурирует в картотеке. Шредер отложил в сторону лист с информацией.

— Еще правда…

— Что?

— Я шел за ним, чтоб узнать, где он живет. Так он сначала зашел в «Стрёмсен Электриске» и пробыл там не меньше четверти часа. Потом сел на трамвай и поехал домой, на Ейа.

— А что он делал в магазине Стрёмсена?

— Это я и хотел тебе сказать. Он покупал фотоаппарат. Причем не из дешевых…

— Повтори с начала.

— Он купил фотоаппарат. Когда ему предложили завернуть в подарочную упаковку, он отказался и сказал, что покупает для себя.

Шредер снова придвинул к себе листок. На сцену вышел Сигварт Ествик.

по Иннхерредсвейен со стороны моста Баккебру, но сегодня она не высматривала, где приработать. Начались рождественские каникулы, и она решила сделать то, что давно откладывала. В походке угадывалось какая-то нерешительность, как будто бы она искала предлог, чтобы повернуть назад. А в остальном девчонка ничем не отличалась от других подростков четырнадцати лет от роду. В джинсах и пуховке, неизбежный палестинский шарф завязан так, чтобы закрывать уши и волосы, собранные в хвост. Ее звали Анита Ларсен, и она была влюблена в мальчика двумя классами старше. Но бредя по Иннхередсвейен, она и не вспомнила о нем.

Они не замечала выхлопов, хотя они серыми облачками клубились меж домами. Они не видела проносящихся мимо машин, пронизывающий холод не донимал ее. Плотно сжав губы, она старалась не думать о предстоящем. В голове бесконечно крутилась одна и та же мелодия Криса де Бурга. Она понимала, что пытается таким образом отгородиться от действительности: «Tonight I'll give you every bit of my heart, give you everything that I've got, I don't want to loose you…» [4] Хочу отдать тебе все мое сердце, отдать все, чем владею, только бы не потерять тебя (англ.). По идее песня должна была укрепить решимость, которой не было, а были лишь надежда, упрямство и последние всполохи протеста против чего-то трудноуловимого и для нее самой. Никто не валялся у нее в ногах, умоляя пойти туда, куда она сейчас направлялась. «Делай как знаешь», — кисло напутствовала мать. Так что и с этой стороны никакого понимания.

Она шла вдоль фасада серого промышленного здания, добралась до ворот, остановилась. Она не раз бывала здесь раньше — но до того, как начались все эти гадости и неприятности. Одна из вывесок гласила «ТИПОГРАФИЯ ТРЁНДЕР-ПРИНТ».

Открыв дверь и поставив ногу на ступеньку унылой бетонной лестницы, она опять замешкалась. Может, лучше сходить вечером к нему домой? В типографии трудно поговорить с глазу на глаз. А с другой стороны, она боится оставаться с ним наедине. Из памяти не удавалось вытравить воспоминания, теперь уже очень старые: темная, отсыревшая комната, в которой ее запирали; горячая, приносящая боль рука, которая толкает и бьет; мама, бакланом плачущая вдали; долгая тишина потом. Ужасные минуты — и минуты счастливые. Вперемежку, чередующиеся, как свет и тьма. От этих мыслей у нее схватило живот. Она заставляла себя переставлять ноги вверх по неподатливым ступеням. Железные машинные запахи оседали на язык свинцовым привкусом, таким же ядовитым и чужим, как слова, навстречу которым она шла. Закат и страстные объятия. Зажмурься и вперед, Анита!

Дойдя до третьего этажа, она открыла глаза. Звук печатной машины долетал до лестницы, ритмичный и враждебный, как пулеметная очередь. Холодные коридоры и унылые километры стен. Девочка нехотя взялась за ручку и побыстрей, пока не улетучились остатки смелости, распахнула дверь. Внутри все по-старому. Неоновый свет в приемной с виниловыми стенами. В углу — мебель палисандрового дерева и два таких же основательных письменных стола плюс полки, шкаф и карта. На свободных местах на стенах красочные рекламные плакаты — лучшие образчики продукции типографии ТРЁНДЕР-ПРИНТ. За окном на северо-западе виднеется Трондхеймсфьорд, холодный и синий. Анита все вспомнила. Фикус в горшке почти не подрос.

Ближайший стол был пуст, а за следующим сидела красивая дама с перманентом на голове. Видно, новенькая.

— День добрый.

Отступать было поздно. Хорошо еще, что Грегерсена не оказалась на месте, а дама ее не знает.

— Меня зовут Анита Ларсен.

— Очень приятно.

— Мне нужно поговорить с… Мортеном Мартенсом.

— Минутку. — Кудрявая нажала на кнопку и громко позвала: — «Мартенс! Мартенс!»

Послышался стук машин, но никто не ответил.

— Мартенс! Есть Мартенс в цехе?

— Ага. Я в лаборатории.

— К тебе пришли.

— Я сейчас не могу отойти.

— Тогда я пошлю ее к тебе.

— Ладно.

Женщина обернулась к Аните.

— Как пройти, знаешь?

— Да я…

— Ты дочка, да?

— Мн…

— Ну иди.

Анита Ларсен сделал осторожное движение к двери, и на этот раз дама с перманентом ободрила ее улыбкой. В следующей комнате огромного размера над верстатками и за экранами дисплеев корпела масса мужчин и женщин. Линотрон давно вытеснил линотипы. Наборные кассы превратились в смешные полочки, на которых поколение левых социалистов расставляет мелкие безделушки.

— Смотрите-ка, Анита! — Женщина рядом с ней подняла голову от экрана и звучно хлопнула себя по ляжкам. — Сколько лет, сколько зим!

— Да… — Девочка заставила себя остановиться. Кто-кто, а фру Карлсен должна знать, почему.

— Как ты выросла, милая.

Аниту передернуло.

— Ты уже в седьмом?

— В восьмом.

— И что, на уме только поп-музыка, наркотики и мальчики?

Анита опять дернулась. Что за дурацкий вопрос! А она-то надеялась, что все сойдет гладко. Раньше она любила пошутить с фру Карлсен, теперь — нет.

— Ладно, не куксись. Иди куда шла.

Так она и сделала. Обратно дороги нет. Tonight you tell me what you want me to do… Она вошла в цех, и у нее заложило уши от грохота. Три машины работали на полную мощь и споро выплевывали листы. Мужчины и юноши в серых или синих комбинезонах следили за качеством печати: типография славилась прекрасной репутацией, а это накладывает особые обязательства. Двое ребят помладше узнали ее и кивнули. Несмотря на грохот и жесткий темп работы, у них был вид людей, неспешно делающих свое дело. Никакой суетливости, лишних движений. Ее всегда удивляло, что им удается объясняться вполголоса, с помощью жестов. Эти люди нравились ей. Через силу она заставила себя повернуть налево, отыскать дверь в фотолабораторию, представлявшую собой две комнаты в середине коридора. Сейчас в лаборатории царил полумрак.