Дмитрий Красько - Исчезнувший

— Вот, Мишок. Это начальник охраны «Колизея». Он меня в первый раз не бил, а пять минут назад синяк поставил.

— А ты чего — деловой? — слегка даже осторожно спросил начальник, и его немигающий взгляд воткнулся теперь в меня. Но ему, невезучему, опять пришлось остаться без ответа. Потому что я тоже проигнорировал его, обратившись к Четырехглазому:

— А те шлимазлы, которые ксиву отобрали?

— Они меня к нему и направили.

И только теперь я почтил главу клубной охраны своим высочайшим вниманием. Осмотрел, брезгливо и надменно, и обронил с губы — как шубу с барского плеча:

— Ну и нахрена? Ну, понимаю — побили. Ксивы нахрена забирать?

— Ты кто такой? — мужчинке не очень понравился мой тон, и он выпятил грудь, стараясь казаться еще внушительнее. Так жабы на болоте делают, когда цаплю на испуг берут. Я сам видел. — Кто ты есть по жизни, чувак?

— Я так, — сказал я. — Я по жизни до ветру выскочил. Я тебе вопрос задал, недоразвитый. На пальцах повторить?

Может, и не стоило разговаривать с ним в таком тоне и такими словами. Может, нужно было нежно и ласково, как с девушкой. Но, во-первых, вопрос не казался мне особо сложным — ну, вернуть документы, и все. А во-вторых, я был недовыспавшийся, а потому хотел покончить со всей этой тягомотиной побыстрее. Если бы знал, что народ в «Колизее» работает нервный, может, и постарался действовать осторожнее. Но я не знал. А вышибала обиделся. Протянул к моей морде растопыренную ладошку и спросил:

— Ты чего — проблему наживаешь, придурок?

Я взял его за пальцы и выгнул их. А чего, в самом деле? Они так красиво болтались перед самым моим носом, что просто грех было не воспользоваться.

— Ксивы верни, — попросил я.

Он слегка подогнулся в коленях — оказалось, не совсем монолитный, — и разнервничался. Возможно, душила обида за то, что не успел вовремя убрать пальцы. А может, и то обстоятельство, что пришлось сгибаться — пусть даже слегка и только в коленках — сыграло свою роль. В отместку охранник попытался меня ударить. Сперва левой рукой. Но когда я посильнее выгнул его пальцы и удар ушел куда-то в молоко, то лягнул ногой.

Попал, между прочим, в бедро. Стало больно. И даже обидно — понять, что на месте удара будет синяк, труда не составило. Вы можете начинать смеяться, но я совсем не любитель синяков по всему телу, хоть иногда и случается. Как абстракция они были, возможно и неплохи. Только я не любитель абстракционизма. А если брать более приземленные материи, то я даже не мазохист — не знаю, хорошо это или плохо. На мой взгляд — хорошо. И менять свои вкусы я не собирался. Осерчал, выронил из рукава монтировку и сунул ее охраннику между ног. Когда тот согнулся пополам, добавил сверху по голове. Не сильно — до легкого звездопада. Мне совсем не улыбалось, чтобы он потерял сознание. Я хотел с ним еще за жизнь пообщаться. Но сперва охлопал на предмет обыскать, извлек из кармана бумажник и открыл оный. Подарка для Четырехглазого там не было. Деньги, карточки и прочая дрянь. Даже паспорт и водительские права — но к Четырехглазому они не имели никакого отношения. Документы коллеги находились где-то в другом месте. Это было хуже, но не смертельно.

— Твоей ксивы тут нет, Четыре Глаза, — огорчил я его, протягивая бумажник. — Только этого хуцпана бумаги. На, возьми. К восьми утра в таксопарк подтягивайся. Он туда твои документы доставит. Там и обменяетесь.

Четыре Глаза неуверенным жестом принял бумажник и на всякий случай поинтересовался:

— Что, вместе с деньгами, что ли?

— Они ведь твои бабки тоже не вернули? — спросил я. — Так что не парься. Если что — завтра утром посчитаетесь. Я постараюсь успеть, чтобы при этом присутствовать. И мой совет прихвати — не попадай ты больше в такие хипеши. У тебя получится. Ты же мирный человек, Четыре Глаза. Что на тебя нашло?

— Не знаю, — все многочисленные гляделки коллеги, и даже фингал под ними, выражали отчаяние. — Я ведь просто телку хотел снять. Кто же знал, что так получится?

— Вот и доснимался, — резюмировал я. И решил немного поморализаторствовать. А чего — другим можно, а мне нельзя? Это же не значит, что я готов подписаться под каждым сказанным словом. Просто понты понарезаю — для себя, ничего кроме. Ну, а если мои слова и на него повлияют — тоже неплохо. — Чистоту семейных отношений блюсть надо, это я тебе как эксперт говорю. Взялся за Любаву — вот и держись за нее. Она у тебя мягкая и теплая. И нечего от добра добра искать. Все, вали.

Моя речь в защиту семейных ценностей произвела впечатление. Теперь Четыре Глаза всем своим видом выражал раскаяние. Я готов был последние носки прозакладывать — в ближайшие полгода его налево не потянет. Неплохой результат для меня, как для психолога, мягко говоря, начинающего.

Но один нюанс, оказалось, до Четырехглазого так и не дошел.

— Как валить? — удивился он. — А ты?

— А мне еще с товарищем побеседовать надо, — я небрежно мотнул пальцем в сторону лежащего тела. — Вали, друг. Ты мне только мешать будешь. Отвлекать, с советами ненужными лезть. Ни к чему это.

— Ага, — Четыре Глаза попытался сделать вид, что все понял, хотя по тону было ясно — ни хрена он не понял. — А на чем валить?

— Найди Рамса. Сам же говорил, что он где-то здесь ночует. Вот на нем и вали.

Кажется, наконец дошло. Во всяком случае, Четыре Глаза, на ходу засовывая трофейный бумажник в карман, таки отправился на поиски нашего коллеги, который мог бы доставить его домой. А я остался наедине с телом, до которого нужно было донести кое-какие простые истины. Снова склонился над ним и попытался представить, что оно сейчас чувствует и какие мысли про меня думает. Понять противника, как по секрету шепнул мне однажды Александр Васильевич Суворов — это уже наполовину победить его. Хотя относительно Суворова могу ошибаться. Это мог быть и Александр Филиппович Македонский. Я в тот момент вельми пьян был, личность шептавшего запомнил не очень.

Между тем туловище, похоже, уже пришло в себя, и теперь вполне могло попытаться оспорить у меня право победителя. Могло, да не попыталось. Видимо, искрометный нрав монтировки заставил его проявить максимум выдержки и благоразумия. Усиливая эффект, я приподнял инструмент и слегка стукнул охранника по голове. Получилось неплохо. Он о своих ощущениях промолчал, а мне понравилось. И, продолжая для острастки держать железяку над головой противника, я начал держать речь:

— Вот ты — человек с определенным положением, а значит, не совсем безмозглый. Неужели не мог сообразить, что забирать у человека документы — жлобство? Человек без ксивы — это все равно, что, извини, курица без яйца в заднице. На работу устроиться невозможно. Первый встречный мент — его. Если уж решили гоп-стопом заняться, могли бы тупо поделиться — себе деньги, ему — документы, и пусть себе валит, куда хочет. С вас за это, возможно, никто бы ничего не спросил. Кроме ответной драки. А вы что подумали? Раз очкарик — значит, можно делать все, что угодно? Так я тебе сообщаю — ни хрена подобного, — тело у моих ног скрипело зубами, причем, все громче и громче, поскольку положение, в котором оказалось, было для него непривычным и вызывало, мягко говоря, протест в прямой кишке. Но, поскольку возразить было нечего, словами ничего не говорило. Да и здоровье, наверное, пока не позволяло. — А вот теперь сам в его положении оказался. У тебя тоже все отмели. Полежи, подумай. Может, поймешь, что ты со своей братвой неправ был. А к восьми утра в третий таксопарк подгребай. Только ксивы моего корешка не забудь. Там и перетрем помельче, если будет желание. И это… Не обижайся на меня. Я, наверное, грубо себя вел, но сам понимаешь — война, инфляция…