Дмитрий Красько - Исчезнувший

Но ждать, пока глаза привыкнут к местному сумраку, было неохота. Даже в какой-то степени жутковато. Хотя я и отдавал себе отчет, что бояться нечего. Бояться нужно было позапрошлой ночью, когда нелегкая занесла в эти края посланцев Ломанова. Они были опасны, да. Но таких на территорию фабрики заносит едва ли чаще, чем раз в жизни.

Я включил фонарь. Вокруг — хлам, обрывки бумаг да издохшая кошка. И снова хлам. Я шагнул вперед в том направлении, где, по моим воспоминаниям, находилась комнатушка, на время ставшая камерой пыток.

Яркий светлый круг скользил по захламленному полу впереди меня, я шел за ним, как Иванушка-Дурачок за клубком Василисы Прекрасной, и ей-богу, даже начал верить в то, что этот самый кругляш выведет именно туда куда нужно.

Он не обманул ожиданий. Сказка, да и только. Через минуту осторожной ходьбы передо мной возникла та самая коморка.

Я переступил порог и очутился внутри. Следы моего недолгого пребывания здесь были уничтожены, несмотря на то, что времени, в принципе, прошло не так много, как могло показаться из-за обилия приятных и не очень событий.

И никаких признаков связанного по рукам и ногам длинного. Впрочем, я и не ожидал его обнаружить. Глупо думать, что матрешка в течение двух суток будет тешить свою похоть именно здесь. Слишком близко находилась камора от входа в склад. Слишком часто, наверное, наведывалась сюда веселая молодежь, вооруженная шприцами и папиросами с дурманом. Слишком легко было обнаружить пленника. Они, конечно, повеселятся от души, но где гарантия, что после этого не захотят его освободить? Нет такой гарантии. А освобождения длинного матрешка вряд ли допустит — слишком нужная в ее беспросветной жизни цацка.

Вывод? Очень просто — она наверняка утащила его куда-нибудь вглубь фабричного помещения. Куда посторонние не забредали вообще, а значит, отсутствовала опасность лишится драгоценной игрушки. Например, туда, где жила сама. И я очень подозревал, что не одна, а в составе всего бомжиного племени. Только где находилось их стойбище, я не представлял себе даже примерно. Нужно было искать. Как именно — это уже другой вопрос.

Не мудрствуя лукаво, я покинул комнатку и, пройдя метров десять к северу — а может, к северо-западу, роли не играло, — прокричал:

— Эй!

Голос ударился в стены и гулким эхом шарахнулся обратно. Опять стало немного жутковато. Ощущение было такое, будто я стою на ночном кладбище. Причем под ногами — мой собственный могильный холм. Бред, конечно, но все-таки.

Я терпеливо ждал целых три минуты, — специально засекал по часам, — но кроме эха собственного голоса не услышал ничего, что могло бы подсказать ответ на мучавший меня вопрос. Тогда еще раз набрал полную грудь тягучего воздуха и заорал что было силы:

— Эй, кто-нибудь! Где здесь бомжи живут?!

Хриплый голос, раздавшийся сзади, заставил меня вздрогнуть.

— А чего тебе от них надо?

Я резко обернулся и осветил фонариком обладателя голоса. Невысокий коренастый старикан с усами таракана и его же фасеточными глазами стоял, заложив руки за пояс и не мигая смотрел на меня. Огромные залатанные валенки, потасканные, но все еще опрятные рабочие штаны, стеганная телогрейка, перетянутая в талии белой веревкой, лопоухая шапка на голове. Добротно, в общем, сделанный старикан.

— Тетку одну мне увидеть надо, — сказал я.

— Здесь тебе не бордель.

— Да я и не с этой целью.

— А какую тетку?

— Низкая, толстая, вонючая. Я ей человека потрахаться одолжил. Понимаю, что не бордель. Но она тоже тварь божья. Размножаться иногда хочет. Только теперь этот человек мне самому нужен.

— Тоже поразмножаться захотел?

Я хотел было нагрубить ему, но, испытывая в старикане нужду, передумал. Он знал, как пройти к бомжиному стойбищу. И мог провести туда меня. Так что не стоило спугивать его раньше времени.

— Не размножаюсь я с мужиками, дед. Тетка где?

— Не гони! — строго приказал тот. — Ишь, резвый какой. Тетки этой сейчас здесь нет. А человек… Да ты сам-то кто будешь?

— Вырасту большой — пенсионером буду. А пока я таксист.

— Таксист?! — удивился он, словно я признался в том, что намедни спер у него клизму. — Надо же! Воры здесь бывали, наркоманы тоже. А вот таксистов еще не было.

— Значит, буду первым, — подытожил я. — У меня тут еще одна проблема, старый. Водка прокисает.

— Водка? — голос старикана остался равнодушным. Видимо, никаких светлых воспоминаний об этом продукте он не имел. — Водка — это такая вещь, сынок, что не прокиснет, не переживай. Но не пропадать же добру. Пойдем к нам, твой человек там лежит.

Я радостно ощерился, а старикан, развернувшись, неспешно пошаркал прочь. Мне удалось без труда приноровиться к его шагу, так что дальше мы шли, как бойцы Кремлевского полка — нога в ногу.

Он долго вел меня за собой по каким-то закуткам, коридорам, сквозным комнатам. Их было так много, что в конце концов я утратил всякую ориентацию. Оставь дедок меня одного, и я сдох бы от голода, так и не найдя дороги назад, несмотря на фонарик в руке. Очень может быть, что следы он путал специально — а вдруг мне захочется еще раз навестить их, но уже не в одиночку, а, скажем, с компанией злых докторов с острыми шприцами для дезинфекции?

Напетлявшись от души, старикан вышел в какую-то, пусть огромную, но все же комнату, а не цех. Посреди нее стояло три буржуйки, жадно жрущих дрова. В нескольких кастрюлях булькало варево. На одной из печурок имелся даже чайник.

Чтобы не задымлять помещение, длинные трубы были выведены через тщательно законопаченное окно на улицу. Перед буржуйками лежал солидный запас топлива в виде поломанных досок и нескольких чурок. Серьезная организация быта. Я ожидал много худшего.

В комнате было тепло и даже где-то жарко. Все местное население располагалось вдоль стен, и сейчас возлежало на кучах тряпья и прочей мягкой дребедени.

При нашем появлении несколько пар глаз настороженно убедились, что опасности нет, потом их внимание опять переключилось на ловлю вшей и прочие радости жизни.

Старикан уверенно прошел вглубь помещения, поставил на попа три чурки и, обернувшись ко мне, предложил:

— Присаживайся.

Я воспользовался предложением и расположился на одном из только что созданных табуретов, а дед принялся суетиться, готовя закуску и выставляя ее на средний обрубок, который должен был сыграть роль столика.

Первым делом он ловко выудил прямо из воздуха стаканы. Вторым — схватил с печки и переставил мне под нос небольшую кастрюльку. Потом выудил из кармана ложки, — сперва одну, потом вторую, — потер их о фуфайку и положил рядом с кастрюлькой.

— Погоди, не жуй. — Сказано было сильно, словно я, натурально, изнывал от голода и грыз стены по дороге сюда, втирая очки собственному желудку. Да пригрози мне кто-нибудь поцелуем давешней матрешки — я бы не стал кушать такое, какое булькало в кастрюльке. Черт его знает, из чего оно состояло.