Владимир Моргунов - Кто закажет реквием

— Приходится знаете ли прибегать к конспирации, — широко улыбнулся гость. — Вживаюсь в образ этакого «крутого» парня, ворочающего миллиардами. Надеюсь, нет необходимости напоминать о том, что встреча наша должна носить исключительно конфиденциальный характер?

— Напоминать не надо, — сухо ответил Горецкий, — но и мне, надеюсь, позволительно будет поинтересоваться, уверены ли вы в том, что вас не вели?

— Да что вы! — Столичный денди улыбнулся пошлой улыбкой манекенщика, и Горецкий понял, что его информация попадет в не очень надежные руки. — Да что вы? Предпринято столько предосторожностей — мне кажется, даже излишних — да к тому же я и сам обладаю некоторым опытом работы…

— Хорошо, — не совсем вежливо прервал его Горецкий. — Я передаю вам вот эту папку. В ней собраны финансовые документы, деловая и частная переписка…

— Частная?! — теперь уже гость перебил его. — Но каким образом сюда попала частная переписка?

— Послушайте, — тяжело вздохнул Горецкий, — вам не кажется, что в данном случае щепетильность, мягко говоря, не по средствам? Если уж вы взялись играть против их команды, то должны знать: они ничем не гнушаются. Не станете же вы жалеть новый костюм, прыгая от несущегося на вас автомобиля в придорожную канаву?

Московский гость промолчал.

— Так вот, — продолжил Горецкий. — Частная переписка присутствует здесь в виде ксерокопий. Здесь же, — он раскрыл папку и показал плоскую пластмассовую коробочку, — две кассеты с записью телефонных переговоров. Хотя это, конечно, косвенные улики, но вам они могут пригодиться. Эти сукины дети вообще в некоторых случаях действуют весьма осторожно, хотя в большинстве случаев действуют нагло и самоуверенно.

— Скажите, — теперь уже человек из Генпрокуратуры спрашивал более корректно, даже как-то ласково, — а как вам все это удалось собрать?

— Как удалось? — Горецкий криво улыбнулся. — Хобби. И бывшая специальность — я почти пять лет проработал следователем прокуратуры. Хотя и не оперативный розыск, но все-таки… Ладно, будем надеяться, что тот материал сослужит вам хоть какую-то службу. Прощайте. Вам лучше уйти прямо сейчас, а я покину этот дом позже. Незачем подставлять хорошего человека.

Покинув дом «хорошего человека» минут через десять после ухода московского гонца, Горецкий, перед тем, как усесться в свой скромный «Форд-сьерра», осторожно огляделся по сторонам. Он не заметил ничего подозрительного, но что-то подсказало ему: «Пасут».

Горецкий никогда не был паникером. Со стороны он вообще производил впечатление человека чуть ли не беспечного. Так что если уж его посещало чувство неосознанной тревоги, то этому чувству следовало доверять полностью.

Он так и поступил. Покружив по центру города, а потом, чуть ли не ободрав бок какому-то «жигуленку», Горецкий втиснул свой автомобиль в ряд в тот самый момент, когда на светофоре после зеленого уже горел желтый свет, газанул, проскочил перекресток, вызвал вполне предсказуемую реакцию водителя «Жигулей» ("Чтоб ты, падла, перевернулся!») и вылетел на относительно свободный от машин проспект, выходящий за черту города.

Тут же обнаружились и преследователи. Они ехали в темно-сером «Ауди». «Ничего, что «Ауди», поглядим, что впереди», — то ли Горецкий уже где-то слышал эту дурацкую присказку, то ли она только что пришла ему на ум.

А впереди уже маячила хитрая дорожная развязка. Несколько дней назад Горецкий там проезжал, и он знал, что дополнительная «прелесть» состояла в том, что на дороге, идущей перпендикулярно продолжению проспекта — уже внизу, под мостом — велись ремонтные работы. И хотя велись они, судя по всему, достаточно давно и могли в течение этих нескольких дней уже и завершиться, Горецкий, памятуя о том, что в стране; под названием Россия никогда ничего не делается слишком быстро, рискнул все же поймать преследователей в ловушку именно на дороге под мостом.

Почти не снижая скорости, он свернул вправо, покатил вниз. Теперь он не был виден преследователям. Знак, изображающий треугольную кучу и согбенную фигурку с лопатой, был на месте. За деревянным щитом, на котором висел знак, должна быть настоящая, не нарисованная куча гравия а за ней — раздолбанное асфальтовое покрытие и вырытая в земле яма. То ли здесь оползень какой то случился или вымоина под асфальтом образовалась, то ли какую забытую коммуникацию срочно отрывать понадобилось.

Проехать здесь мог либо самоубийца, либо человек, хорошо знающий дорогу. Самоубийцей Горецкий не был, он просто объехал справа бетонную опору моста, потом свернул влево перед следующей опорой, выезжая снова на дорогу — уже за вырытой ямой. Правда, проделал он этот трюк на скорости километров семьдесят в час и посчитал за чудо, что не врезался во вторую опору моста — асом вождения Горецкий себя не считал.

А теперь — ходу по совершенно свободной дороге. Секунд через тридцать Горецкий оглянулся. За ним никто не ехал. Тогда он свернул на дорогу, идущую параллельно той, по которой только что выехал из города.

* * *

10 сентября, пятница.

Южнороссийск.

Около девяти вечера в квартире Епифанова зазвонил телефон.

— Привет большому начальству, — послышался в трубке слегка скрипучий, но довольно приятный баритон. — Не узнал, да? Это Горецкий. Я не из города звоню, наверное, поэтому плохо слышно. Еле пробился к тебе. Ты вообще-то очень занят?

— Дима, ты вообще на каком свете живешь?! — Горецкий почувствовал, что Епифанов, что называется, на взводе, хотя он редко «заводился». Уж он-то знал, что Горецкий живет на этом свете и ни на минуту о данном факте не забывает.

— Витя, что-то случилось? — вопрос звучал, как утверждение.

— Случилось многое. А по телефону я тебе могу очень мало сказать, В общем, сегодня утром Петляков погиб.

— Что-о?! Где? Каким образом это случилось?

— Убили его. Из своего дома выходил, на работу направлялся.

— То-то я звоню ему всю вторую половину дня, никто трубку не берет.

— Лида с дочерью ушли к матери Бориса. Той очень худо. «Скорую» вызывали, но в больницу не свезли. А зачем ты собственно звонил Петлякову?

— Да затем же и звонил. Я ему звонил вчера вечером, говорил с ним, он… Слушай, нам обязательно надо встретиться. Только вот по телефону мы опять же не должны об этом договариваться.

— Дима, я не совсем понимаю… — события прошедшего дня и в самом деле почти лишили Епифанова возможности что-либо понимать.

— Слушай, Викташа, слушай. Вспомни-ка хорошенько, говорит тебе что-либо такое слово, как «Дунай». Вспоминай события пятнадцатилетней давности. Ассоциации у тебя должны возникнуть типа: «О шея лебедя, о грудь, о барабан», что означает два-три-ноль. А с «Дунаем» что связано?