Михаил Ишков - Супердвое. Версия Шееля

«В физике, – сообщал доброжелатель, – сегодня всем заправляет кружок лиц, которые когда‑то сплотились вокруг еврейского прощелыги Эйнштейна и его теории относительности, отвечающей потребностям самых гнусных сионистских кругов… Утверждение «все относительно», не имеющее никакого физического смысла, стало их знаменем. Показателен… захват нобелевским лауреатом Гейзенбергом института физики императора Вильгельма. Оттуда теперь изгоняются старые проверенные партайгеноссе, которые уже двадцать лет сражаются с Эйнштейном за арийский подход к устройству мира и скорости распространения света».

Даже Герингу и Шпееру не удалось помирить их!

В одном этот замкнутый кружок Нобелевских лауреатов, университетских профессоров и амбициозных докторов наук, честных «партайгеноссе» и «наблюдателей от партии», усердно деливших шкуру неубитого медведя, сплотился воедино – троянский конь Генриха Гиммлера был им ни к чему.

Дружище, пойми меня правильно – с точки зрения результата эта грызня не могла не радовать. Однако я все‑таки немец, и мне было стыдно наблюдать, сколько амбиций, зависти и мелочного крохоборства было присуще лучшим представителям «арийской науки». Этот факт может служить наглядной иллюстрацией к той угрозе, какая нависает над всяким разумным человеком, поддавшимся «измам», не говоря о « стях ».

Об этом меня предупреждал и Нильс Бор.

Тогда я решил подобраться к урановому проекту с другой стороны и навести мосты с помощью армейских контрразведчиков. Эту идею подкинул мне небезызвестный штурмбанфюрер Франц Ротте, получивший повышение по службе, по–видимому, за неусыпную слежку за мной. Я клюнул на приманку и едва не поплатился за эту глупость головой. Этот боров ловко сыграл на моем личном интересе – все те месяцы, которые я провел в шкуре большевистского агента, мне не давала покоя причина, толкнувшая военную разведку бросить нас с отцом на произвол судьбы. Если помнишь, Майендорф известил меня в Смоленске, что руководство абвера «готово отдать должное усилиям барона фон Шееля во вражеской стране, однако легализация предполагаемого сына агента W-17, представляется задачей практически невыполнимой». Единственное, на что я мог рассчитывать – это на небольшое возмещение за те годы, которые провел во враждебной стране.

Кто бы мог подумать, что наводя мосты со специалистами из абвера, я мало того, что ничего не узнал о причинах, толкнувших барона Альфреда–Еско фон Шееля перекраситься и покинуть Германию, но едва не оказался вовлеченным в заговор против Гитлера, которого мы с Толиком однажды спасли. Оказалось, я вступил на минное поле, и мои неуклюжие попытки совместить задание Москвы с реабилитацией отца, сложившего голову за фатерлянд, завели меня слишком далеко.

Судьба, дружище, обожает такого рода шутки.

Дружище, поверь старому имперскому барону, орденоносцу и капитану НКВД – будь осторожен с тайной!

Будь осторожен!!

Если по наивности или неоправданной любознательности ты ухватился за ее кончик и тем более легкомысленно потянул за него, не пренебрегай советами этого увертливого экстрасенса Мессинга. Невзирая ни на что, соблюдай дистанцию между собой и тайной и никогда не поступайся достоинством, какими бы «измами» обратная сторона бытия не пыталась соблазнить тебя».

« …предостерег меня мой второй поручитель в Германии Ялмар Шахт. Я навестил его, лишенного министерского поста и отправленного на пенсию, в предместье Берлина. Его дом был похож на наш в Дюссельдорфе, но это был Берлин, Шарлоттенбург, аристократический пригород, Рихард Вагнерплац.

Господин Шахт, упрямый старикан, прожженный циник и стихоплет, известный на весь мир знаток финансов, назвал меня «mein junge», что следовало понимать как «мой мальчик», а себя позволил именовать «дядей Ялмаром». Он и в опале был непримирим ко всякого рода авантюрам и особенно к их зачинателям. К такого рода легкомысленным верхоглядам он относил не только оппозиционеров из абвера, но кое–кого повыше, например самого фюрера, которому в последний день ноября 1941 года, за несколько дней до контрнаступления под Москвой, не побоялся заявить – Германия проигрывает войну, пора мириться.

Это была наша первая встреча. Правда, в середине сорок третьего, мы случайно столкнулись в Бургтеатре, куда я пригласил Магди посмотреть «Чернобурую лисицу» с Ольгой Чеховой в главной роли. В антракте мы нос к носу столкнулись с четой Шахтов. Я поблагодарил своего поручителя за участие в моей судьбе, сказал пару комплиментов его супруге, которая была лет на тридцать моложе своего мужа, и попросил опального министра и дальше опекать меня. Дядя Ялмар в ответ буркнул что‑то неразборчивое и замолчал, на этом разговор закончился. Эта холодность озадачила меня – в редких письмах, которыми мы обменивались сразу после моего возвращения из «красного ада», дядя Ялмар не скупился на советы. Полагаю, Шахт был устроен таким образом, что неторопливость, вдумчивая расчетливость и, конечно, инстинкт самосохранения были для него превыше всего (über alles)…»

« …худой, неулыбчивый, среднего роста, с трубкой в руке, в толстенном свитере, он встретил меня на пороге, пригласил в кабинет и, когда мы устроились в креслах, начал с того, что давно «приглядывается ко мне», и скупо признался – «рад, что не ошибся». На этом сантименты закончились, далее последовали детальные расспросы насчет моего посещения Женевы. Его интересовал старый знакомый, совладелец банка Альбер Ломбард, а также внешность какого‑то неприметного клерка, который снимал у меня отпечатки пальцев. Этого я запомнил исключительно по вбитому в меня энкаведешниками правилу фиксировать все, особенно мелочи. Затем без всякого перехода дядя Ялмар решительно предостерег меня от «необдуманных поступков» в это, как он выразился, «непростое время».

Я не сразу догадался, что он имел в виду.

Шахт напомнил о моих контактах с «интригующими против фюрера темными личностями» и предупредил:

— На них нельзя положиться! Тем более не следует пытаться выуживать из них подробности о прошлом своей семьи. Они мало что знают, но всегда готовы выдать удобную для ищеек версию.

— В таком случае, дядя Ялмар, расскажите, что заставило моего отца перекраситься в марксисты и ввязаться в такое рискованное предприятие как путешествие в Россию?

— Мне мало что известно, мой мальчик, но даже если бы я знал больше, вряд ли поделился с тобой.

— Но почему!?

— Потому что скоро новый год, а это означает, что Германию ждут тяжелые испытания.

— Что это может значить, кроме календарного факта? И о каких испытаниях вы говорите? Если о временных неудачах на фронте, то господин Майендорф уверен, в новом году мы сокрушим всех наших врагов – от обнаглевших англосаксонских плутократов до взбесившихся от крови большевиков.