Хэммонд Иннес - Берег мародеров

— Я... я не могу. Вот и все. Я не помню.

Логан вдруг повернулся и слепо направился к двери, как перепуганный младенец. Проходя мимо меня, он рыдал, и я видел, что в бороду стекают слезы. Плачущий человек всегда вызывает жалость, но увидеть, как плачет Логан, было до того неожиданно, что это зрелище глубоко потрясло меня. Конвоиры вернули его обратно, и какое-то время он, спотыкаясь, ходил по кругу. Потом замер, закрыв лицо руками. Его рыдания постепенно стихли.

Я видел, что коммодор и гестаповец растерялись. И было отчего. Я и сам был озадачен. Они тихо посовещались, потом коммодор повернулся к Логану и сказал:

— Подойдите сюда.

Логан направился к столу, за который снова уселся коммодор. Тот благожелательно сказал:

— Боюсь, вам пришлось несладко на борту лодки. Я сожалею об этом. Но мне срочно нужна информация. Либо вы возьмете себя в руки, либо же нам придется заставить вас говорить. Это точная карта вашего района?

Огромный кулак Логана с треском опустился на стол.

— Перестаньте задавать мне вопросы! — заревел он, и его голос сделался почти неузнаваемым — до того он стал визгливым и

истеричным.— Разве вы не видите, что я не помню? Я ничего не помню. У меня в голове какая-то пустота. Это ужасно.

Вряд ли я когда-либо видел двух более удивленных людей, чем эти немцы. До сих пор они, по-моему, либо принимали Логана за придурка, либо считали, что он хочет их обмануть. Логан посмотрел на них с таким выражением, которое иначе, как жалостным, не назовешь. Что-то в нем необычайно напоминало животное.

— Простите,— сказал он.— Я, кажется, вас напугал. Я не хотел этого. Просто... просто я ничего не помнил. Мне стало страшно.— Его взволнованно мятущиеся руки были на удивление выразительны. Коммодор бросил взгляд на меня.

— Что с вашим другом? — спросил он.

Мне пришлось признаться, что я не знаю.

— На борту лодки с ним вроде бы все было в порядке,— сказал я.— Но прошлой ночью он вдруг стал каким-то замкнутым.— И тут я вспомнил: — Когда нас захватили, его ударили рукояткой револьвера по голове. Может, в этом-то все и дело? Позже, уже в лодке, он был какой-то возбужденный...

Коммодор задумался над моими словами. Затем приказал одному из охранников сходить за командиром подлодки и врачом.

Первым пришел врач. Он посмотрел голову Логана и доложил, что хотя череп поцарапан и опух, никаких признаков пролома нет. Сказать же, страдает Логан от сотрясения мозга или нет, он не может. Он считал это маловероятным, но подчеркнул, что полностью исключить такую возможность нельзя.

Явившийся командир подлодки подтвердил, что Логана сильно ударили рукояткой револьвера по голове и что, хотя и казалось, что он в здравом рассудке, он в то же время вел себя на борту так, будто у него неустойчивая психика. Он рассказал, как Логан разразился громким хохотом, когда его попросили помочь обезопасить лодку, но о том, как его самого нокаутировали, не упомянул...

Наконец нас отвели обратно в камеру. Выходя, я слышал, как коммодор давал доктору указания присматривать за Логаном. Как только мы остались одни, я сказал:

— Послушай, Логан, ты их дурачишь или действительно болен?

Он равнодушно посмотрел на меня.

— Ты затеял какую-то хитрую игру с дальним прицелом? — не отставал я.

— Хорошая игра! В голове пусто, только и делаешь, что стараешься опять обрести память. Тебе бы так.

Но мне никак не верилось, что он действительно лишился памяти.

— Утром ты вроде бы был здоров,— заметил я.

— Возможно,— сказал он, ложась на свою койку.— Я понял, что произошло, только когда меня стали допрашивать.

Только увидев, что он отказался от обеда, чая и ужина, я понял, что дело нешуточное. Весь день он пролежал на койке, закрыв лицо руками. Иногда он стонал, как будто попытка что-то вспомнить была ему не по силам. Раза два-три в припадке отчаяния он вдруг принимался колотить по подушке.

Когда он отказался от ужина, я попросил охранника оставить еду в камере. Уговаривая Логана, как больного ребенка, я кое-как сумел накормить его. Когда охранник вошел забрать поднос, я попросил, не может ли он привести доктора. Слово «доктор» он понял. К тому времени я уже не на шутку встревожился.

Врач пришел примерно через полчаса. Логан ничком лежал на койке, но не спал. Я объяснил, что меня тревожит его отказ от еды и несчастный вид. Слава богу, доктор понимал по-английски, хотя объяснялся через пень-колоду, так что мне удалось скрыть знание немецкого языка. Когда я растолковал ему все, он посоветовал мне не беспокоиться и подчеркнул, что для человека, лишившегося памяти, такое состояние вполне естественно.

— А фы пы не чувствовали себя несчастный? — произнес он на ломаном английском, припоминая отдельные слова и часто умолкая.— Он есть среди чушие — фоеннопленный. Он поится, что случицца с ним. И он не помнит, кем он пыл раньше. Он нишего Не помнит. Это ошень грустно. Фы толшны помогать ему. Расскажите ему о его дом, его терефня — фосмошно, он вспомнит посше, да?

Он дал мне две таблетки снотворного, чтобы я подсунул их Логану в какао, которое он обещал прислать. Я поблагодарил его. Он оказался незлобивым человеком. Уходя, он вытащил из кармана кителя пачку сигарет.

— С этим вам будет полегче,— сказал он.

Пачка была почти полная.

Чуть позже у нас в камере появились две чашки ароматного какао. Когда матрос поставил их на пол между нашими койками, караульный за дверью вдруг застыл по стойке смирно. На пороге возник высокий, подтянутый и довольно элегантный мужчина. Он явно был выходцем из прусского офицерского сословия. Во времена кайзера такие наверняка носили бы монокли.

— Что это? — гаркнул он по-немецки, указывая на чашки с какао. Принесший их матрос объяснил, что это доктор приказал подать пленным. Офицер отпустил матроса и переключил внимание на нас.

— Встать! — Он говорил по-английски зычным гортанным голосом. Я поднялся. Логан продолжал лежать, растянувшись во весь рост на койке.

— Встать, вы слышите? — заревел офицер. Логан даже не пошевелился. Немец снял с винтовки караульного штык и, специально наступив на поднос с чашками, резко ткнул острием Логану в ягодицу. Я видел, как в его серых глазах отразилось удовольствие, которое доставила ему эта проделка.

Вскрикнув, Логан вскочил на ноги. Я на мгновение испугался, что он ударит немца, который, судя по выражению лица, только этого и ждал. Когда Логан мрачно встал перед ним, он сказал:

— Ты, значит, лишился памяти? — Он даже не пытался скрыть насмешку. Логан ничего не ответил. Вид у него был очень жалкий.

— Не беда, скоро мы ее тебе вернем,— продолжал немец.— Завтра пойдете работать, оба. Мы живо выбьем из вас эту дурь.

— Человек болен,— сказал я. Немец резко повернулся ко мне.