Андрей Воронин - Алкоголик. Эхо дуэли

— Запомню. – Глухо повторил Абзац.

Он ненавидел себя в эту минуту за слабость и неспособность сохранять независимость, ненавидел всю свою жизнь и обстоятельства этой жизни. Он вспомнил поземку на Дворцовой площади тогда еще в Ленинграде и подумал: «Ну почему?» Судьба и все вместе взятое создали мертвый узел, запутавший его с головы до ног и не дававший выхода к чему-либо лучшему.

А больше всего огорчало то, что его использовали не по назначению. Он был профессиональным киллером, а не «принеси, подай, иди на хрен, не мешай». А его посылали именно так – принести и подать. Получалось совсем как в той песне Высоцкого – «что он забыл, кто я ему и кто он мне». Хотя нет, Свирин не мог забыть, кто такой Абзац, не мог забыть, потому что не знал. Не знал, что перед ним легенда, последний абзац в биографии многих амбициозных сволочей, мечтающих «молиться на свой пистолет». Абзац не молился на пистолет. Он из него стрелял – ставил последнюю точку. И здравствуйте, тени предков! А сейчас на Кавказ – и хорошо. На Кавказ и в позапрошлом веке бежали от любовных приключений, от проблем.

– Твою мать! Стюардесса! Мать твою!:– кричал в салоне потный мужичишка, от которого несло свежим перегаром. – Кто посадил меня рядом с китайцем? Это же ходячая атипичная пневмония вместе с куриным гриппом. Стюардесса! Я за это платил деньги? За пневмонию?

Китаец уже пристегнул ремни и сидел с непроницаемым лицом. Ему надо было в Минводы, где-то там он собирался жить и работать, а скорее всего уже жил там со своей многочисленной семьей.

– Мужчина, успокойтесь, – металась по салону стюардесса с уставшим лицом. – Мы что-нибудь придумаем.

«Что ты можешь придумать? – мрачно подумал Абзац. – Новую вакцину против атипичной пневмонии или против чего? Почему я должен все это слушать? Мест в самолете достаточно, не хочешь быть рядом с китайцем – пересядь спокойно, зачем орать? И почему все боятся умереть от экзотической болезни, ведь большинство умирает совсем не от этого? Вот так покричишь, покричишь и схватишь инсульт. Это реальней, чем пневмония, да еще атипичная. А что стало с принципом интернационализма, который нам так старательно прививали в школе и после нее? А стихи – «У москвички две косички, у узбечки двадцать пять». Вот и вся разница – в количестве косичек. И все были толерантны, терпели друг друга, как терпит человек, который сел на гвоздь, – До поры до времени.

Абзац расположился в салоне возле иллюминатора, за которым ослепительно блестели белые кучерявые облака. Он откинул голову на спинку кресла и снова восстановил в памяти тот вечер, когда встретил Лику. Это было что-то странное – Лика пила и говорила больше, чем обычно. Может быть, ее вдохновил мартовский туман, может быть, обрадовала неожиданная встреча и нежная близость или выпитое без меры шампанское. Только лежа обнаженной на диване, Лика заговорила о том, о чем говорить нельзя никому – даже самому близкому человеку, – о своих страхах. Именно в этот вечер она решила рассказать о них Шкаброву. Раньше никогда не говорила. Но было в этом вечере что-то предопределяющее дальнейшую судьбу. Такой уж был вечер – волокна тумана словно пронизывали его насквозь, овладевали мыслями, окутывая седыми нитями, и в душе становилось так пусто, так холодно, точно что-то утрачивалось, ускользало навсегда.

— Ты знаешь, – сказала Лика Шкаброву, протягивая руку с бокалом шампанского, – знаешь, чего я больше всего боюсь?

— Смерти?

— Почти. Только не своей. Я не боюсь умереть, тем более все равно придется.

— А все остальные страхи можно преодолеть, – ответил Шкабров словами своего отца, сотрудника разведки.

— Не все. Я боюсь мертвецов.

— Что в них страшного? Бойся живых.

О господи, мертвецы преследовали его даже во время интимной встречи. Сколько он их видел, скольким помог отправиться в мир иной! Лика, обычно такая молчаливая, говорила о своем детстве. Это была высшая степень доверия.

— Мне было шесть лет, – продолжала Лика. – Родители решали вопрос, посылать ли меня в школу. А я устала от постоянных видений – мне грезились могилы. В тот день, когда это началось, с утра я была на кладбище со своей двоюродной сестрой. Я совсем не боялась, мы просто гуляли, как в парке. А когда легла спать, началось: могилы, могилы, могилы. Было такое видение: неясные, нечеткие холмики. Но я знаю, что это могилы и покорно жду, когда могила разверзнется. Днем я спокойно играла на опушке леса, где как раз и были эти неясные холмики (это действительно были старые могилы, но мне про это никто не говорил), там было много бабочек, но я знала, что придет вечер… Я никому не говорила о своих страхах, потому что была убеждена: это бесполезно, даже нельзя – будут ругать.

Потом они поругались, он сказал Лике, что «она утомила его своим дешевым психоанализом, с него хватит». Сказал, что это их последняя встреча. Да, в тот раз он завелся с полуоборота и выскочил за двери с намерением больше никогда не возвращаться в эту однокомнатную квартиру.

«Могилы, могилы, – бормотал он, добираясь домой в густом тумане. Мне они тоже грезятся. Могила матери. Могила отца – где она? Ее нет. Может, он жив?» А еще могилы клиентов – мраморные мавзолеи над омерзительными останками отъявленных мерзавцев, высеченные на камне изображения в полный рост – именно так они должны воскреснуть в новой жизни. Но он надеялся, что этого не будет, эти гады никогда не воскреснут. Иначе не стоило бы стараться, иначе не был бы он Абзац. Но он не любил это слово «Абзац». Так называли его другие. Он называл себя экспертом по альтернативному разрешению конфликтов.

Абзац размышлял. Конфликт с китайцем, точнее, без участия китайца, который все время сидел молча и неподвижно, решился сам собой – в самолете оказались свободные места. И удовлетворенный потный мужичишка радостно принялся раскупоривать бутылочку французского «Арманьяка».

Абзац закрыл глаза и уснул, откинувшись на спинку кресла. Он проснулся, когда самолет приземлился в аэропорту Минводы.

Был теплый день – конец апреля. Солнце сияло, погода отличная, все вокруг цвело. С каждой минутой Абзац чувствовал, что к нему возвращаются жизненные силы и ясность мысли.

Из толчеи при получении багажа Абзац с трудом выбрался на площадь и остановился, чтобы осмотреться в поисках подходящего транспорта до Пятигорска.

Слабость все еще чувствовалась, но огненные круги перестали метаться перед глазами, исчезла тошнота. Были в дороге неприятности, но незначительные и по существовавшей у Абзаца теории «мелких жертв» – даже полезные. Потому что лучше потерять что-то, что не имеет большого смысла, чем, к примеру, упасть на ровном месте и сломать позвоночник. Лучше опоздать на самолет, чем успеть вовремя и стать жертвой авиакатастрофы. Потеряешь в малом – выиграешь в большом. Он был в этом уверен, поэтому не особо расстроился, когда еще в Москве его большую дорожную сумку распотрошили и вытряхнули, потому что подозревали какую-то бомбу, наверное. От нервотрепки и суеты, которая возникла в поездке до посадки в самолет при проверке, он разбил бутылку виски, которую захватил «на всякий случай», а случай, как известно бывает всякий. Его столько раз «терзали», что при очередной проверке он резко грохнул сумку, и в результате у бутылки отвалилось дно и все виски пролилось на пол. Утеряно безвозвратно. Но, может, и к лучшему, не будет искушения выпить.