Дмитрий Осокин - Причём тут менты?!

— Ну я пошла, — повторила она, сделав маленький-маленький шажок вдоль стенки.

Глухо застонал Гаррик, неожиданно заголосил Василиваныч. Я не обращал на них внимания. Не мог позволить себе излишней наблюдательности. Разряженный револьвер Василиваныча валялся на полу, а девочка, должно быть, сжимала в руках ствол Гаррика.

— Иди, иди, конечно! Иди… — как можно нежнее разрешил я, не опуская револьвера. — Только, пожалуйста, не стреляй. И скажи мне, зачем Василиваныч поднял эту пальбу, на что он рассчитывал?

Она нервно облизала губы. Но среагировала:

— Когда я стреляла ему в руку, мы думали, на этом все кончится. Но потом вы раскусили его на заводе рядом с моим домом, так он сказал… Мы свалили сюда, но я вспомнила, что когда вызванивала тебя — а мы хотели или… ну… убить… тебя, или… сделать так, чтобы этого старичка… ну… тебе приписали.

Удивительно деликатно, с заминочкой было это сказано! Я отступил на шаг, позволяя ей проскользнуть по стеночке. Пусть идет, красивая, пусть идет… Пусть катится, но вместе с револьвером!

— Вот, и Вася сказал, что вы с Гарриком вычислите адрес, но придете без милиции, чтоб сенсационный материал написать самим в его еженедельнике. Ну и он сказал…

Он сказал нечто нецензурное. Непечатное и непереводимое. Бедный раненый фанатик голосил и до этого момента — десять секунд сплошного рева никак не могли успокоить нас с перекрикивавшей его Настей, револьвер так и плясал в ее ручках… черт, если это действительно пушка Гаррика, то, выстрели она, и я буду крайне непривлекательно выглядеть в морге, он-таки сработал свои разрывные пули, дырища в правой руке Василиваныча чего стоит!

— Поднимите же меня, суки, я же ранен! — заорал раненый, устав выть и материться. — Кровь же течет!

Мы даже не улыбнулись. Мы с Настей продолжали смотреть друг на друга в три глаза — парой собственных плюс черный зрачок револьверного дула.

— Что он сказал?

Она сделала еще пару маленьких шажков.

— Чтобы вас тут убить, — туманно пояснила она. — Тебя из револьвера твоего друга, а его — из Васиного. Мы не знали, что и у тебя пушка есть. Да…

Похоже на правду! Потом — зажать отмазанный ствол в руке одного из убитых, в моей скорее всего, если меня планировалось снять из Гаррикова револьвера, нажать на курок — и никаких придирок со стороны экспертов! Словно я всю прошедшую жизнь только и занимался тем, что гробил народ из этой пушки — и отпечатки, и следы пороха, все что угодно!

— Но ты мне нравишься… — сказала крутая девочка.

Я чуть не выстрелил: в самом деле, своевременное признание! Однако стрелять было страшновато.

Совсем недавно, валяясь в спальне за кроватью под обстрелом сбрендившего знакомого, я молил Господа Бога разбудить моего ангела-хранителя, и вот теперь этот самый ангел чуть все не испортил! Настя продолжала медленно двигаться к двери, когда он появился. Как и положено ангелу — сквозь закрытую дверь. Будете на улице Дыбенко, отыщите во дворах дом 17, там есть балкончики и на втором этаже. И вот балконная дверь лопнула, будто мыльная пленка, только с оглушительным звоном, и через нее влетел этот ангелочек. Без крыльев, зато в бронежилете. Не знаю уж, кто его подсадил, чтоб он дотянулся до балкона на втором этаже, этот ангел-хранитель.

Я скорбно охнул и попытался упасть на пол в то самое мгновение, когда Настя с недуга нажала на курок. В комнате славно разорвалась небольшая граната. Гаррику крупно довезло, что ему так и не довелось пострелять из своего револьвера. Как и мне, впрочем. Пушка Василиваныча выдержала по меньшей мере семь выстрелов, моя — три, а эта разорвалась с первого раза. Барабан, как оказалось позже, вылетел целиком и сразу и попортил стену так сильно, что мне до сих пор не понятно, почему у Настеньки остались пальцы. Что до пули, то она выбила пыль из ковра в метре от меня.

Ангел-телохранитель пнул ногой подвернувшегося ему под каблук Василиваныча и грубо, по-мужски обнял Настю — так, чтоб она не смогла его покинуть в ближайшие несколько минут.

— Давай, мужики! — завопил он, и через мгновение на балконе оказались еще два его коллеги.

Забавно, но в них я сразу узнал тех самых «горилл», которые учили меня журналистской этике в день убийства Шамиля.

— Что, вас уже выпустили? — поинтересовался я, поднимаясь на ноги.

Они хором назвали кого-то падшей женщиной. Настю, не иначе.

— Очень холодно! — слабым голосом по жаловался Гаррик.

— Закройте балкон! — пошутил я горько.

Я осмотрелся. Обстановка разительно переменилась. Верней, обстановка квартиры — единственное, что оставалось прежним, таким же, как и в тот миг, когда мне довелось проникнуть в сей скромный приют добродетели. За вычетом разбитой люстры, продырявленного ковра и выбитой балконной двери. Гаррик по-прежнему находился в легком забытье, с его потемневших волос по-прежнему стекал сок гнилых томатов. Зато Васили-ваныч бесновался. Он орал дурным голосом и пытался зажимать левой перевязанной рукой дырку в правой. И, словно сыр в масле, катался по полу, создавая необходимый контраст недвижному телу бормочущего что-то свое Алферова. А любимая моя мыслящая тростинка пыталась вырваться из объятий здоровенного мужика в камуфляже и бронежилете под ним. Нет, она оказалась вовсе не похожей на ту брюнеточку…

Двое коллег «ангела-хранителя» продолжали бурную деятельность: ругались матом, пытались звонить по «дельте», перевязывали бесноватого Василиваныча.

— А он как? — поинтересовался я, подой дя к дремлющему Алферову.

Парень, склонившийся над ним, вновь обозвал бедную Настю падшей женщиной — почему-то смотря на меня! — и объяснил ситуацию:

— Сотрясение, как минимум. Но били с оттяжкой, много кожи содрали…

Щелкнули наручники. Два раза. Перевязанного второй раз Василиваныча и Настю заковали в кандалы. Ей, похоже, обожгло все же пальцы, как минимум! Они у нее были целы, но она тихо поскуливала, успокаивая друг о друга закованные спереди руки. Довольно изящные. Однако способные держать револьвер. Один из «горилл» принялся за Гаррика. Довольно вежливо. Однако профессионально.

— Будем эвакуировать! — туманно при казав, второй подвалил ко мне.

«Гориллы»… в сущности, такие дружелюбные животные. Никак не хуже сообразительного тапира или понятливого коалы. И всяко лучше человека разумного… разумного, как Василиваныч.

— Ствол, который разорвался, — тот, из которого сняли Шамиля?

Они, оказывается, все знают! Вот те на! Все, да не все!

— Нет. Я думаю, в Шамиля, Василиваныча и токаря стреляли из этого. — Я показал на валявшийся на полу револьвер N 1, тот, из которого Василиваныч начал всю канонаду.

— Почему?

В самом деле! Он оглушил Гаррика, только затем вернулся в квартиру и открыл огонь. Может, в руках у Насти разорвалась все же его собственная, выдержавшая уже тройку выстрелов пушка?