Андрей Таманцев - Точка возврата

Когда папа восстал ото сна, аббат Мартин был уже на боевом посту. Он присутствовал при погрузке Иоанна Павла в папамобиль, шел рядом. На этот раз папу грузили крайне оперативно, несколько монахов-иезуитов плотно блокировали его своими спинами от толпы. Всех, даже ксендзов, оттеснили в сторонку. Аббат Мартин только потому и оказался сам в группе блокирующих, что сам был иезуитом. Суровые монахи молча посторонились, впуская его в кольцо. Но, даже будучи занят таким важным делом, как прикрытие папской особы, аббат все же успел сделать еще одно важное, хоть и незаметное дело. Если бы кто-то пристально наблюдал за ним со стороны, то мог бы заметить, что патер, словно бы узнав кого-то в толпе паломников, улыбнулся этому узнанному как-то странно-многозначительно. Он даже будто бы беззвучно проговорил какое-то слово с тем расчетом, чтобы тот, кому это слово предназначалось, мог прочесть его смысл по губам. Немое слово сопровождалось кратким, скупым, едва заметным, но жестким жестом. Если бы наблюдатель знал русский язык, он, возможно, смог бы прочесть по губам аббата это слово. Это слово было «отбой». Догадливый наблюдатель мог бы понять, что и жест дублировал это же слово «отбой». Впрочем, все это мог заметить только крайне наблюдательный человек.

Кардинал Ружичковский был встревожен. Спецслужбы изменили программу, а просто так они бы этого делать не стали. Кардинал принял и собственные меры. Все братья иезуиты, какие только были в городе, были стянуты к катедральному костелу. Были и в рясах, и в подрясниками гражданские. На сами спецслужбы кардинал не слишком надеялся. Раз они пошли на изменение маршрута, значит, источник опасности не устранен и они этим изменением всего-навсего упрощают работу себе. А если кто-то упростил себе работу, то после этого он обычно расслабляется. А вот ему, кардиналу, расслабляться теперь никак нельзя, его внимание должно удвоиться, нет, утроиться и даже удесятериться.

В костеле было вроде бы и людно, но значительную часть присутствующих составляли католические священники и монахи. Многие из них были иезуитами. Кардинал Амвросий Ружичковский был вытянут в струнку, как серна, почуявшая опасность. Не успокаивало его даже обилие в храме собственных агентов. Проклятые эсбэушники маршрут изменили, но об источнике опасности не сказали ни слова. Понятное дело, чего-то где-то напортачили, а то и сами же нахимичили и теперь, по обыкновению всех спецслужб, играют в молчанку. Не успокаивал и хорал, мастерски исполняемый на органе молодым, но очень перспективным органистом, гордостью Львовского кантора. Не успокаивало даже то, что на входе в собор стояли двое самых расторопных братьев иезуитов и тщательнейшим образом проверяли всех входящих на взрывчатку и металл. Но как можно быть спокойным, когда не знаешь, откуда ждать удара, а в то же время знаешь, что удар готовится? Было только одно обстоятельство, которое странным образом действовало на кардинала успокаивающе. Сам кардинал не мог даже понять, почему этот фактор казался ему решающим в сегодняшней непростой ситуации. Может быть, только потому, что любому человеку хочется хоть на что-то опереться, когда все опоры вылетают из-под ног. В трех шагах от кардинала и в пяти от папы стоял на этот раз почему-то суровый и как бы погруженный в себя странный аббат Мартин. Аббат не мог быть в курсе текущих событий — кардинал хотел было поделиться со своим новым другом своими тревогами, но не успел. Едва папа при помощи прислуживающих монахов был пристроен в папамобиль и едва машина тронулась прочь с патриаршего подворья, Мартин неожиданно исчез. И когда папу только ввезли в катедру, аббата тоже не было. Появился он позже, сумрачный, озабоченный, легко проскользнул сквозь толпу, набившуюся в собор. Монахи, уже привыкшие к нему, привычно расцепили кольцо, и вот он занял свое место в свите и стоит, думает о чем-то.

Стандартная процедура кардинальской исповеди только что закончилась. В исповедальнях сидели кардиналы из Ватикана, а местное и приезжее духовенство у них исповедовалось. Кардинал Ружичковский тоже поучаствовал в этом обряде — чисто формально, исповедал только одного ксендза. Правда, довольно странного. Везло что-то в последнее время кардиналу на странных патеров. Священник был пожилой, приехал, по его словам, из Австрии, из Линца. В то же время он говорил на прекрасном немецком баварского диалекта, а никак не на австрийском. Ружичковский, став в последнее время, точнее, в последние часы обостренно подозрительным, спросил старца об этом. Но тот, не задумываясь, ответил, что его преосвященство конечно же прав. Что он, отец Себастьян Браун, действительно родился и провел юность в Пассау, как раз между Мюнхеном и Линцем. Но его семья всегда была католической и тяготилась протестантским окружением. А когда началась война, они переселились в Австрию, где Браун и стал священником. Таким образом, все было толково и убедительно, к старику патеру претензий быть не могло. И дальнейшая исповедь пошла как по маслу. Ну какие могли быть долги перед Богом у старика священника? Конечно, по немощи он порой несколько сокращал чин литургии. Ну, понятно, опять же по старости, не мог уже читать большие и зажигательные проповеди. И как и все ксендзы, периодически ссорился и ругался со своим служкой и кантором.

Духовенство прощалось с папой. Священнослужители подходили к нему вереницей и, целуя руку, получали высочайшее благословение. Каким-то образом аббат Мартин в этой своего рода очереди оказался как раз за старым патером из Линца. «Странное тяготеет к странному», — подумал почему-то кардинал, но тут же вспомнил, что Мартин тоже ведь немец. Кстати, знает ли он, что перед ним стоит его земляк? Оказалось, что либо знал заранее, либо догадался по каким-то неуловимым приметам, потому что он, возвышаясь над стариком за счет роста, нагнулся вдруг и что-то быстро прошептал тому на ухо. Скорее всего, по-немецки. Старик не вздрогнул, но от неожиданности замер на миг. Но тут же оправился и шагнул вперед на полшага, потому что вереница продвигалась. Оба странных немца, не живущих в Германии, благополучно благословились у папы и отошли в сторонку.

Однако пора было и в аэропорт. Иоанн Павел произнес краткое слово прощания, ответное слово сказали представители местного духовенства и городские власти, и вот публика дает дорогу, а папу в кресле везут к выходу. По сути, это был самый опасный момент, так как нигде больше толпа не могла быть так близко к ничем не защищенному папе. Но почему-то Амвросию Ружичковскому казалось, что нет больше никакой угрозы и опасности нет никакой — все миновало. Он проверил себя: не боюсь? И почувствовал ответ из глубины души: нет, не боюсь. Интуиция никогда не подводила кардинала. Он оглянулся на своего брата иезуита, на аббата Мартина, на того, кто, кажется, все же каким-то образом прознал об угрозе, нависшей над папой, и он, именно он, теперь кардинал в этом не сомневался, принял, как достойный член ордена, свои меры и эту угрозу предотвратил. Но аббата, а равно его пожилого земляка и след простыл.