Анатолий Афанасьев - Радуйся, пока живой

— Парашютиком давно не прыгал?

— Как это — парашютиком?

— Значит, не прыгал… А я в детстве любил сигануть с вышки. Такие, брат, незабываемые ощущения. Ну ничего, сейчас попробуешь.

Открытая дверь зияла черной дырой в вечность.

— Вы с ума сошли! — из последних сил запротестовал Лахуда.

— Не я, Боря, а ты. Целый город замордовал, как только не совестно.

— Не трогайте меня… Я, я…

— Не дрейфь, Боря, руки-ноги поломаешь, зато живой останешься. Насыпь песчаная.

Это было последнее, что он услышал, почти уже на лету. Санин ловко захватил его за шею, раскрутил, дал пинка — и Борис Семенович, жалобно визгнув, выпал в ночь.

Зенкович еще не стал министром, но получил генеральское звание. Перемены в его жизни произошли разительные. У него теперь не оставалось ни одной свободной минуты, и опекунам пришлось резко увеличить количество снадобий и уколов, поддерживавших его силы.

Больше всего Леву Таракана удручало не то, что ему приходилось ежедневно посещать присутственное место и часами просиживать в роскошном кабинете с мебелью из мореного дуба, с сияющей на двери табличкой: «Зенкович Игнат Семенович», — изматывали бесконечные просители, с которыми он не знал, как себя вести. Правда, была в этих посещениях приятная сторона: редко кто являлся без подарка. Чего только не приносили, но большинство, не мудрствуя, вручали Леве конверты с энной суммой (в зависимости от важности дела), естественно в зеленых купюрах, так что нужда в наличности у него отпала. Все подарки в конце рабочего дня Пен-Муму заботливо складывал в кожаный мешок и куда-то уносил, но кое-что перепадало и Леве. К примеру, вскоре у него накопился целый арсенал именного оружия, две вещи пришлись ему особенно по душе: тяжелый черный маузер от Министерства обороны с трогательной гравировкой: «Бесстрашному воину — за мужество и отвагу» и турецкий ятаган с рукоятью из слоновой кости, на котором было написано: «Великому абреку Гене Прыгуну от кавказской братвы». Ятаган приволокли двое суровых пожилых горцев в каракулевых папахах, которым он по просьбе Галочки подмахнул какое-то пустяковое заявление и пришлепнул его правительственной печатью. В бумаге, кажется, шла речь о приватизации реки Псоу.

День изо дня газеты и телевидение раскручивали имидж государственника, простого русского мужика-интеллиген-та, крутого патриота, человека с добрым сердцем, людского заступника, которому осточертела наглая власть криминала. Зенкович ежедневно делал грозные заявления, пугавшие его самого, но Глеб Егоров из «Аэлиты», готовивший тексты и руководивший всей пропагандистской компанией, учил его, что чем резче, дурнее выступления, тем популярнее политик. Главное — категоричность и апломб, в смысл никто не вдумывается. Россиянин доверяет глазам, а не ушам. Перед интервью на радиостанции «Эхо Москвы» он дал Леве заготовку, где было сказано, что бандитов следует расстреливать на месте без суда и следствия, как только они попадутся на глаза, и он лично этим займется, когда получит полномочия. У него, мол, не дрогнет рука, потому что сердце обливается кровью от страданий невинных сограждан, которых замучили преступники. В число бандитов почему-то входили олигархи, взяточники, правозащитники, гомосексуалисты и коммуно-фашисты. Прочитав текст, Лева пришел в некоторое оцепенение и начал возражать в том ключе, что это чушь какая-то и вообще он ни разу в жизни не стрелял, но Егоров, как всегда, его легко убедил. Сказал, что важнее всего, чтобы било по мозгам и по нервам. Народ ненавидит всю эту сволочь первобытной ненавистью, и тот, кто облекает эту ненависть в слова, автоматически становится его любимцем. Конечно, добавил Егоров, сама по себе народная любовь ничего не значит, она пустой звук, если не уметь ею правильно пользоваться. Но это уже вопрос предвыборных технологий, Гене не стоит забивать себе этим голову.

Кстати, у Левы Таракана сложились с Егоровым добрые, приятельские отношения. Они были почти ровесниками и на многие вещи смотрели одинаково. Правда, Егоров считал Леву недоумком и жалел его как одну из бессловесных жертв режима, зато Лева искренне восхищался железной хваткой белокурого, улыбчивого пройдохи. У Егорова были ответы на все вопросы, и обо всем он имел собственное мнение. Он никого не боялся и не робел даже перед мертвяком Пеном. Поразительно, он вообще не принимал Пена всерьез. Как-то в порыве откровенности Лева пожаловался на вурдалака, который постоянно увеличивает дозы лекарств и бьет Леву кулаком по спине, чтобы таблетки не застревали между зубов, а вдобавок тянет из него бабки неизвестно за что.

— Одного не понимаю, — плакался Лева, — зачем кодировать уже однажды закодированного? Я же ничего не помню из прошлой жизни и служу верно, как пес. Зачем лишние мучения? Говорю тебе, Глеб, он самый настоящий садист и вампир.

— Мучения лишними не бывают, — глубокомысленно отозвался Егоров, — Они укрепляют дух. И насчет кодирования ты не прав. Кодирование — это великое благо, которое дал людям Интернет. Думаешь, ты один такой? Да у нас две трети населения зомбированы, поверь как специалисту, и погляди, какие счастливые лица даже у умирающих с голода. Тебе повезло, Геня. Многие мечтают глотнуть дозу побольше, чтобы забыться, да негде взять. И Пентюшу напрасно боишься, он совершенно безвредный.

— Ага, а по спине кулаком — это как? Разве не больно? И по ночам пугает.

Егоров глядел на него с сожалением.

— Не кулака опасайся, Геня, а прояснения ума. Это действительно страшно. Правду знать мало кому по силам. Боль терпеть куда легче.

Лева Таракан едва успел притушить блеск в глазах, чтобы проницательный Егоров ни о чем не догадался.

…В тот день поспели в присутствие с небольшим опозданием: задержало неприятное дорожное происшествие. Пен-Муму после долгих уговоров разрешил Леве порулить новеньким бледно-оранжевым «Кадиллаком», сам по обычаю уселся сзади и беспрерывно шипел в затылок: — Токо сверни не туда, сразу укол! — и еще всякие угрозы, но Лева не особенно прислушивался, наслаждаясь быстрой ездой. Ехали на двух тачках — в первой Лева, Пен и Галочка, во второй охрана. Хотя Леве еще не пошили генеральский мундир, сопровождали его теперь исключительно офицеры милиции чином не ниже майора.

На Садовом кольце влипли в пробку и прокантовались минут сорок: сперва омоновцы разгоняли какую-то демонстрацию, после из мощных брандспойтов смывали кровь с мостовой, чтобы не прогневать городское начальство, не терпевшее грязи. Пришлось спешить, и когда с ревом сирен вырвались на Профсоюзную, неподалеку от Черемушкинского рынка, разнервничавшийся Зенкович совершил непредумышленный наезд. Сбил передним бампером пожилую бабку, перекатывавшую через дорогу тележку с барахлом. Бабку отшвырнуло на тротуар, а «Кадиллак» разворотило задом к фонарю. Женщина оказалась очень крепкого сложения, прямо слониха, тут же вскочила на ноги и кинулась к Машине выяснять отношения. Выкрикивала непристойности, грозила кулаками, указывая на перевернутую тележку и раскиданное по мостовой богатство: фирменные упаковки с одеждой и прочую дрянь. Однако увидя вылезшего из машины смущенно переминающегося Зенковича, возмущенная женщина вдруг смолкла и протерла глаза, как бы не доверяя зрению.