Анатолий Афанасьев - Радуйся, пока живой

Серегин частенько спрашивал себя, почему так долго тянул, не избавился от обузы до седых волос, и ответ был один: руки не доходили. Тяжкий путь одолел, все силы отдавал служению отечеству, сколотил приличный капиталец, да еще времена нагрянули, зевнуть некогда, а баба что ж, как говорят, на вороту не виснет. И конечно — инерция быта. Пока детишки подрастали, пока то да се, да и без семьи оставаться на государственной службе негоже, будешь как белая ворона, опять же не нами сказано: коней на пере-праве не меняют. Вдобавок сомневался, будет ли другая получше. Все они, в сущности, одним миром мазаны: с виду блеск, внутри — тухлятина и гниль. Одну на другую менять — не стоит труда. Тем более хозяйка неплохая, дом держала опрятно, повариха отменная. Но это все тоже в прошлом, Элеонору Васильевну давно на кухню плетью не загонишь. Как же, она теперь дама высшего света, вхожа в самые престижные салоны, везде желанная гостья, везде ей почет и уважение, а того не понимает, дура, не ее привечают, старую лошадь с обвисшим задом, а его, неутомимого труженика, государственника, трибуна. Да, сейчас он в фаворе (кстати, и этим не постыдилась, гадина, попрекнуть), но начинал карьеру в одиночку, без чьей-либо помощи, наверх пробился чугунным лбом, никогда не жалел ни себя, ни людей.

С Попрыгунчиком она его достала, да, достала, и он знал почему. Из всех людей, какие они ни были плохие или хорошие, а мути, накипи в народе много, причем в любом народе, не только в русском, как принято считать, Серегин по-настоящему презирал, на дух не принимал спесивых, сытых, зажравшихся бездельников, которые достигли определенного положения не трудом и талантом, а удачей, свалившейся им на голову с неба. Геня Попрыгунчик был именно из таких. Непомерное богатство и власть привалили ему благодаря отдаленному родству с султаном, сам он был полным ничтожеством, мышиным жеребчиком, пустоголовым, как маковая хлопушка. Его молодость, смазливая внешность, сальные шуточки, которым приходилось подхихикивать, вызывали у Серегина неодолимое желание: треснуть по дурной башке колуном, и он уверен, оттуда вывалились бы не мозги, а гнилая труха. Неважно, кем был нынешний Попрыгун, подставой или натуральным племянником (везет, так уж во всем), так или иначе он воплощал в себе все ненавистные Серегину качества и пороки, и, разумеется, осатаневшая Элеонора Васильевна сразу это усекла, оттого в первый же приход потащила эту скотину в оранжерею, где, имитируя пылкую страсть, по особой подлости натуры опрокинула и поломала с десяток любимых Серегиным бледно-желтых хризантем. Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения, но стерва на этом не успокоилась. Осведомители докладывали, с приложением соответствующих фотографий, что поганый племянник шастает к его законной супруге почитай каждый божий день, и они предаются омерзительной похоти не абы как, а исключительно на его постели либо в рабочем кабинете. Сколько же можно глумиться?

А теперь кашу подала, будто соплей в тарелку плеснула.

Серегин насупился, отложил ложку. Элеонора Васильевна дымила сигаретой, мечтательно глядя в даль. Перед ней чашка кофе и рюмка ликера. Из заветной передачи «Про это» она недавно узнала, что клюквенный ликер воздействует на эрогенные зоны точно так же, как мужское прикосновение. Уже с неделю хлестала его с утра до ночи, но пока нужного результата не добилась.

— Это что? — спросил Серегин многозначительно. Супруга перевела на него рассеянный взгляд.

— Это что, я спрашиваю, — повторил Серегин, ткнув пальцем в тарелку.

— Твоя овсяночка, что же еще… Кушай, родной мой. Авось козленочком станешь.

Серегин небрежно смахнул тарелку со стола и проследил, как она врезалась в стену, но не раскололась.

— Ой! — озадачилась Элеонора Васильевна. — С утра хулиганит… Прими капельки, Витя, тебе нельзя волноваться.

— Ты шлюха, мерзкая, грязная шлюха, — сказал Серегин. — Ты знаешь это?

— Знаю, конечно… Но зачем тарелками швыряться? Каша вкусная, с маслом. Я творожку добавила, как ты любишь.

— Ах, творожку?.. Да ты понимаешь ли, тварь, что надо мной весь аппарат потешается? Последний курьер в министерстве строит за спиной рожки.

— Думаю, ты преувеличиваешь… Беда твоя, Витенька, в том, что ты придаешь непомерное значение собственной персоне. На самом деле никакому курьеру нет до тебя дела. Ему на тебя наплевать. В принципе, всем вообще друг на друга наплевать. Люди живут каждый своими заботами. А у тебя, Витенька, болезненное самомнение на грани патологии. Тебе представляется, будто весь мир только и занят тем, что следит за каждым твоим шагом. Глубочайшее заблуждение.

Выслушав поучение, Серегин сказал:

— Не называй меня Витенькой, я запрещаю!

В первый раз за утро Элеонора Васильевна взглянула на мужа с интересом.

— Как же тебя называть? По имени-отчеству? Или как твои холуи — ваше превосходительство? Не дождешься, родной мой.

Серегин пожевал губами. Пора было собираться на работу, но он решил довести разговор до конца.

— Нора, можешь выслушать меня спокойно? Без идиотских шуточек?

— Это трудно, но попробую. У тебя живот болит?

— Так вот, прелесть моя, прожили мы с тобой четверть века, пора и честь знать. Учти, каша тут ни при чем. Я долго размышлял и пришел к мнению, что наш брак абсолютно бесперспективен. Нет никакого смысла продолжать эту волынку.

Элеонора Васильевна от изумления стряхнула пепел в недопитую рюмку, чего обыкновенно себе не позволяла.

— Ты хочешь со мной развестись?

— Разводиться необязательно, но жить мы должны врозь. Так, полагаю, будет лучше и тебе и мне.

— Господи, неужто наконец решился? — в голосе ее прозвучало уважение.

— Да, решился. И это окончательно.

— А причина? Витя, какая причина? Неужто из-за моего последнего увлечения?

Серегин поморщился, ему не хотелось углубляться в конкретные детали, это только уведет в сторону.

— Ты называешь это увлечением?

Но Элеонора Васильевна уже его не слушала. В возбуждении опрокинула рюмку вместе с пеплом. Серегин налил себе в чашку кипятку и заварки. Он вдруг почувствовал полнейшее равнодушие к происходящему. Давно надо было это сделать, ох как давно! Сколько прекрасных возможностей упущено.

— И где ты будешь жить? — спросила Элеонора Васильевна подозрительно.

— Пока поживу на даче. Там видно будет.

— Я тебе не верю.

— В чем не веришь?

— Ты там отведешь душу со своими педиками, а потом приползешь вымаливать прощение.

Настала очередь удивиться Серегину.

— С чего ты взяла? Разве я давал повод?..

— Ох, Витенька, ну я-то тебя знаю. Конечно, ты крупный ворюга и на кого-то можешь произвести впечатление солидного, самостоятельного человека, но ведь на самом деле ты обыкновенный слизняк. Для тебя главное, чтобы хозяева не подумали о тебе плохо. А как еще они могут подумать, если ты бросишь жену и начнешь куролесить на старости лет? Да тебя сразу турнут со всех постов и мошну отберут… Нет, родной мой, то, что ты говоришь, слишком замечательно, чтобы быть правдой.