Богдан Сушинский - Батарея

– Так вот, капитан, вопрос предельно простой. Проскальзывало ли в поведении известной тебе баронессы фон Лозицки, она же – старший лейтенант Лозовская – в ее намерениях, просто в разговорах что-либо такое, что могло выдавать ее нацеленность на предательство?

– Мы ведь уже выяснили, что «акт предательства» она совершила задолго до того, как попала в поле нашего зрения, в частности моего, – решительно ответил Гродов.

– Кстати, забыл представить: следователь контрразведки военного округа старший лейтенант Космаков, расследующий данное дело по заданию НКВД.

– Вами было сказано: «уже выяснили», – тут же негромко то ли сам спросил, то ли подсказал вопрос Бекетову старший лейтенант. – Когда и каким образом вы пытались выяснять это, и чем была вызвана ваша попытка?

Гродов краем глаза проследил за тем, как, поспешно развернув черную кожаную папку, вошедший пододвинул к себе, на приставной столик, чернильницу и начал записывать вопрос полковника и его ответ.

– Как только стало известно о том, что баронесса вышла из-под контроля, так и… выяснили. Что вас удивляет?

– Я уже отвык чему-либо удивляться, – парировал следователь. – В данном случае меня интересует: что вы имеете в виду, когда говорите, что все выяснили.

– Конкретнее, Гродов, – поддержал следователя полковник. – Конкретнее.

– Я имел в виду, что во время допроса румынского капитана Олтяну, – объяснил комбат, – взятого нами в плен в районе береговой батареи, был выяснен сам факт появления баронессы в высшем свете оккупантов и ее служба во вражеской разведке.

При этом Гродов благоразумно не упомянул об оберштурмфюрере фон Фрайте, который первым принес весть о похождениях баронессы уже по ту сторону границы и фронта, в частности, о ее переходе на сторону врага, а также о младшем лейтенанте Григореску.

– Был такой румынский офицер, Олтяну, был, – подтвердил Бекетов.

Он тоже вспомнил о пленнике «румынского плацдарма» эсэсовце фон Фрайте, поэтому при упоминании о капитане Олтяну напрягся, ожидая, заговорит ли комбат о втором своем «языке». А ведь ему очень не хотелось бы, чтобы заговорил.

– И что же удалось выяснить у пленного Олтяну? – старший лейтенант явно входил в роль следователя.

– Пленного допрашивал я, – упредил ответ комбата полковник, заставив при этом Гродова задуматься: а в роли кого начальник контрразведки выступает здесь – начальника этого прыща из следственного отдела или тоже подследственного? – Из моего письменного донесения о сведениях, полученных от этого диверсанта, и началось данное расследование.

– Но сначала с ним все-таки беседовал комбат, а потом уже вы, – настоял на своем старший лейтенант.

– Мой допрос, – ответил Гродов, – касался только задания разведывательно-диверсионной группы, которую румынский капитан возглавлял. Как мы и предполагали, румынское командование интересовала береговая батарея, которую они мечтают захватить невредимой, чтобы сразу же нацелить орудия на порт.

– Ну а ваше впечатление о допросе, который вел товарищ полковник? Точнее, впечатление от ответов капитана Олтяну, о его поведении? Насколько правдивыми кажутся его ответы?

– Судя по всему, баронесса Валерия была завербована абвером задолго до того, как Молдавия вошла в состав СССР, – не преминул высказать свое мнение Гродов, – а значит, задолго до того, как баронесса приняла советское гражданство. Поэтому речь должна идти не о предательстве, а о том, что в течение какого-то времени этот агент сумел продержаться, не будучи разоблаченным. А то, что баронесса решила предаться светской жизни, свидетельствует только об одном – о ее стремлении выйти из игры.

– И как, на ваш взгляд, она будет вести себя дальше? – все еще не считал свою миссию завершенной старший лейтенант.

– Будет искать достойного супруга и заниматься благоустройством своего родового замка. Вопрос в другом: какой из контрразведок ее выход из игры не понравится больше – нашей, германской или румынской?

Следователь едва заметно улыбнулся и метнул взгляд на Бекетова, бессловесно советуясь с ним, как быть дальше.

«Неужели меня вызвали сюда только для того, чтобы устроить этот примитивный допрос?!» – болезненно резануло по самолюбию капитана.

– Таким образом, – молвил он, продолжая удерживать инициативу, – мы столкнулись с уже сформировавшейся разведчицей, которая вряд ли когда-либо осознавала себя советской гражданкой. Считаю также, что, несмотря на ее стремление вырваться из-под опеки абвера и сигуранцы, немцы и румыны, судя по всему, намерены использовать теперь баронессу в качестве агента в своем тылу, на оккупированных территориях. Во всяком случае, до конца войны.

– То есть не сумели мы распознать в ней врага, – заинтригованно рассматривал кончики своих до блеска надраенных сапог старший лейтенант, словно бы поражаясь их ухоженности. – Не сумели.

– После войны мы неминуемо откроем для себя: их, нераспознанных, гуляло по нашим контрразведывательным лугам столько, что случай с баронессой Валерией Лозовской всем нам очень скоро забудется.

– И все же мы ее не распознали, – морщился, глядя на кончики своих сапог, теперь уже полковник. – Хотя обязаны были. В том числе и вы, капитан.

– Лично я, – вдруг заело Гродова, – распознал в ней то, что и намеревался распознать, – прекрасно сложенную, страстную женщину, достаточно хорошо образованную, с явными признаками врожденного аристократизма.

Услышав это, старший лейтенант поначалу застыл с ручкой в руке, а затем выжидающе, словно бульдог, давно заждавшийся команды хозяина, взглянул на полковника. Угрожающая улыбка, которую он – покачав головой: дескать, этот капитан совсем обнаглел, – изобразил на своем лице, не сулила комбату ничего хорошего.

Приблизительно то же самое: «Не наглей, комбат, сейчас не до апломба!» – вычитал он и в усталом взгляде начальника контрразведки базы. Однако вслух полковник произнес:

– То есть в течение тех нескольких непродолжительных встреч, которые вы имели с известной вам Валерией Лозовской, у вас ни разу не появилось повода заподозрить, что перед вами – вражеская лазутчица? Мы со старшим лейтенантом Космаковым правильно истолковали ваши слова, комбат?

– Именно так все и было.

– Но ведь оказалось, что с капитаном Олтяну вы встречаетесь не впервые, – спросил теперь уже сам следователь.

– Если вам известно, что не впервые, то должны быть известны и обстоятельства, при которых мы встретились на «румынском плацдарме».

– А ведь тогда вы отпустили плененного вами капитана Олтяну. Почему?

– Если бы я не дал слово офицера, что отпущу его и подчиненных ему солдат с миром, нам пришлось бы сначала сражаться против них на церковном подворье, затем штурмовать храм, куда румыны неминуемо отступили бы и где уже было полно гражданских лиц, ищущих спасения под ликами святых. На это ушло бы не менее двух часов, к тому же я потерял бы не менее половины своего отряда, – четко, жестко, словно каждый слог высекал из камня, произносил бывший комендант «румынского плацдарма». – К тому же не исключено, что противник получил бы подкрепление, в то время как мне получать подкрепления было не от кого. Поэтому я и решил: на фига он мне нужен, этот офицер со своими «мамалыжниками»? Мне важно было получить очищенный от врага плацдарм, и я получил его, сэкономив боеприпасы и время и не потеряв ни одного бойца. Ни одного!