Богдан Сушинский - Батарея

– Ну, при таком крике, как ты сейчас изобразил, целый батальон румын руки мог бы поднять и даже не вздрогнул бы, – заключил Жодин.

Когда-то в этой лощине действительно располагалось батарейное подсобное хозяйство – парник, небольшой курятник и с десяток поросят, а еще две пары лошадей, крольчатник да амбар с кормом. С началом обороны города хозяйство опустело, тем не менее Гродов по давней батарейной традиции выставлял там по одному дневных и по два ночных дозорных, как бы определяя этими дозорами границы батарейных владений.

– Как ты оказался в этой местности, рядовой? – спросил капитан, приближаясь к пленному.

– Когда ваши войска начали захватывать хутор, я бежал.

– Но обычно бегут в свой тыл, а ты почему-то побежал в наш. Лазутчик?

– Нет, что вы, господин офицер! Какой из меня лазутчик? Господь миловал. Просто во время вашей атаки я упал в ложбинку, под куст сирени, и меня никто не заметил. А потом пополз в степь. Куда мог, туда и полз, долго так…

– И где же твоя винтовка?

Пленный испуганно передернул плечами.

– Там где-то, – оглянулся в ту сторону, откуда его привел мальчишка и где оставался хутор Шицли, в котором завершился его не самый героический на этой войне боевой путь.

Гродов придирчиво осмотрел его разбитые сапоги с отпадающими подошвами, истрепанное обмундирование, на котором ремень с подсумком казались необъяснимым излишеством, и увидел перед собой… босоногого румынского крестьянина с лицом, щедро и несуразно вспаханным темно-коричневыми морщинами; с полуослепшими от яркого южного солнца глазами и руками, кожа на которых давно предельно огрубела и необратимо потрескалась от каждодневного крестьянского труда.

Даже не расспрашивая самого пленного, капитан мог с уверенностью утверждать, что человек этот предстал перед адом войны совершенно безграмотным. Только недавно призванный в армию, он так до сих пор и не осознал до конца, в какую кровавую, вселенскую авантюру его втянули; никакого представления не имел о том, где, в каком конце света – на карте и на местности – следует искать Южный Буг, о котором армейские пропагандисты талдычили ему как о естественной, исторически оправданной границе Транснистрии; и где находится Крымский полуостров, который еще предстояло взять, но который уже обещан фюрером маршалу Антонеску в награду за союзническую верность и фронтовое братство.

– Ты знаешь, что означает слово «дезертир»?

– Знаю, – виновато опустив голову, произнес этот недосолдат. – Это когда бросил винтовку и бежал. За это у нас расстреливают.

– У нас тоже, – «успокоил» его комбат. – Но, когда мы отправим тебя в город, на сборный пункт военнопленных, будешь говорить, что ты дезертир, а еще лучше – перебежчик, и Боже тебя упаси говорить, что тебя задержали в нашем тылу. В сопроводительной записке я этот факт, что ты перебежчик, подтверждаю. Не знаю, выйдет ли тебе из всего этого какая-то поблажка, но, по крайней мере, не расстреляют как пойманного в нашем тылу диверсанта. Ты все понял?

– Понял, господин офицер, как же не понять?! – в мгновение ока метнулся он к Гродову и, ухватив его за руку, попытался поцеловать.

– Отставить! – рявкнул на него капитан. И хотя сказано это было по-русски, пленный прекрасно понял, что допустил оплошность. – Я не священник, чтобы мне руки целовали. И слюни тоже не распускать. Как человек военный, я тебя, врага, пришедшего на мою землю, жалеть не должен. Но ведь я еще и просто… человек.

Разрешив пленному руки больше не поднимать, он отправил его под конвоем юнги в подземную казарму с твердым наказом коку накормить обоих. А когда, распорядившись относительно маскировки броневика и прочих дел, тоже вернулся в катакомбную казарму, наградил Женьку Юраша высшей командирской наградой – пачкой печенья из собственных командирских запасов. Давно отвыкший от подобных деликатесов, тринадцатилетний юнга поначалу возликовал и сунул пачку за пазуху, а потом, немного поколебавшись, вышел в первый орудийный дворик, на котором пленному уже нашлась работа – укладывать в штабеля разбросанные во время артналета использованные снарядные ящики.

Усадив «крестника» рядом с собой, на три поставленных друг на друга ящика, юнга извлек пачку, разорвал ее и, отсчитав половину, протянул Георгице, как звали пленного. Не веря в такую щедрость мальчишки, солдат растерянно посматривал то на печенье в его руке, то на лицо.

– Ты что, сомневаешься, что поделил поровну? – обиделся Женька. – Можешь посчитать: пять – тебе, пять – мне, все по-честному. У нас на батарее мухлевать не принято.

И совершенно не обратил внимания на то, что на глазах у пленного вновь, как и тогда, когда он бросился целовать руку комбата, выступили слезы.

Грузовая машина, на которой были доставлены колодки с патронами для счетверенных пулеметных установок, мешки и ящики с продовольствием, свежая фронтовая почта, прибыла со стороны Чабанки лишь на вторые сутки. На ней комбат и решил отправить в тыл свою «батарейную находку» – рядового Георгицу. Хотя на батарее уже привыкли к его трудолюбивому присутствию, однако содержать пленного на таком строго секретном объекте было не положено.

– Куда вы этого «оглоеда» отправляете, товарищ капитан?! – изумился старшина, который был старшим машины и в распоряжении которого находились двое рядовых, выступавших одновременно и грузчиками, и охранниками. – Кому он там нужен?! Шлепнуть его прямо здесь же – и с концами. А то ведь еще бежать по дороге надумает или на охрану нападать.

– Вы мой приказ: «Доставить пленного на сборный пункт» слышали? – пришел в холодную ярость капитан.

– Так точно, слышал, но ведь я же…

– Еще раз услышу слово «шлепнуть», тут же прикажу, чтобы шлепнули вас. Прямо здесь же.

– Вы сначала сами пойдите, возьмите кого-нибудь в плен, а потом распоряжайтесь! – в свою очередь вступился за пленного юнга. – И ни на кого нападать он не собирается, бежать тоже.

Не менее решительно поддержали командира и присутствовавшие при сцене отправки пленного старшина батареи мичман Юраш, сержант Жодин и другие бойцы.

– Война есть война, – рассудительно молвил кто-то из них, обращаясь к старшине. – Завтра сам можешь оказаться в ипостаси пленного.

Пораженный таким отпором, старший машины попытался было оправдываться: «Да мне что? Приказано, значит, доставлю. Просто в городе и так уже ни воды, ни еды не осталось, а пленных этих – как саранчи. И склады армейские тоже почти пусты. Если в скором времени караван судов с провиантом с Большой земли не прибудет, через неделю на одних сухарях выживать придется. Причем и вашей батарее – тоже».

Нутром каждый понимал, что в словах старшины заключена та высшая правда жизни, которая ни сомнению, ни обжалованию не подлежит. И все же внять ей не желал.