Олег Алякринский - Облава

Оба охранника быстро соскользнули со своих табуретов и двинулись следом за Варягом, направившимся через кухню на улицу. На стоянке во внутреннем дворике его ждала неприметная серая «Волга»-универсал с занавешенными окнами.

26 сентября

13.20 (время московское)

Стюардесса попросила пристегнуть ремни, сообщив, что самолет скоро совершит посадку в международном аэропорту Франкфурта-на-Майне. Николай Николаевич Меркуленко выглянул в иллюминатор. Самолет резал широкими пластами белые с огненными опушками облака. В течение всего полета он перебирал бумаги, которые ему спешно сунул перед отъездом референт. Цифры, экономические прогнозы, впечатляющие планы развития существующих связей между экономикой обеих стран. Документы его немного успокоили. Можно будет хоть что-то сказать, не мычать, как баран. Впрочем, на таком уровне все равно никто от тебя не ожидает ничего дельного, — одни абстрактные формулировки и обтекаемо-оптимистические прогнозы, из которых и делается дайджест для ежедневных новостей.

Он до сих пор терялся в догадках: ну почему именно его — и именно сейчас? Вчера поздно вечером Николая Николаевича вдруг вызвал Штерн и огорошил: мол, вы летите на конференцию в Германию. Все уже подготовлено. Должен был лететь сам Штерн, но что-то там в последний момент сорвалось… И вот назначили Николая Николаевича. Остальные участники конференции уже в городе. Странно… Николай Николаевич был несказанно изумлен неожиданностью и необоснованностью этого задания. Но приказы не обсуждаются. Приказано — надо исполнять. И самое разумное в такой ситуации — подумать о приятных сторонах незапланированной командировки…

Когда лимузин из кремлевского гаража нес Меркуленко в сторону аэропорта Шереметьево, единственная мысль вертелась в голове: как известить Львова о его внезапном исчезновении из Москвы накануне встречи Игнатова с Мартыновым, как сообщить самому Игнатову о месте и времени этой самой встречи, о чем вчера вечером он договорился окончательно с Анатолием Викторовичем.

И теперь, утонув в мягком кожаном кресле уютного «Боинга», он опять ломал голову над той же проблемой. Игнатов… Игнатов… Придется звонить Герасиму Герасимовичу из Франкфурта — пусть старик ищет Игнатова и сообщает ему… Тем более что Игнатов сам виноват: ему было четко сказано, чтобы он вчера позвонил и узнал о результатах переговоров с Мартыновым. Но он не позвонил. Как в воду канул…

Оглядываясь вокруг, Меркуленко узнавал среди редких пассажиров салона первого класса знакомые угрюмые лица и понимал, что отнюдь не он один знает цену жесткой и жестокой системе постсоветского беспредела: многие в этом салоне, да и во всем самолете, наверное, прекрасно понимали, что такое российский бизнес и как страшно иной раз приходится расплачиваться по просроченным счетам…

Он прикрыл глаза, чтобы никто не догадался о его невеселых думах. Самолет между тем ухнул вниз, тяжело осев на уже разреженные слои облаков, и вот уже вдалеке показался каменный остров города и наманикюренные ногти небоскребов, а поля, лесопосадки и дороги пустились бежать во всю прыть, как мальчишки: одно за другим, одно за другим. Показалась белая лента посадочной полосы…

После размеренной процедуры проверки паспортов, которую Николай Николаевич прошел вместе со всеми пассажирами, он снял с черной резиновой ленты свой чемодан и вышел к толпе встречающих. Хотя ему казалось, что он слит с общей массой прилетевших, его сразу выделили из толпы: проворный молодой мужчина в белой рубашке с галстуком, но без пиджака коротко помахал ему рукой, отвел в сторону и поволок к выходу, где их ждал черный «мерседес» с шофером. И Николай Николаевич поймал себя на ощущении: приятно, черт возьми!

Погода, как всегда, когда Меркуленко попадал в этот город, была прекрасная, солнечная. Ему даже подумалось, что иной погода и быть не может в сытой, благоухающей и вальяжной Западной Европе — только в России возможна вечная слякоть и мрак, а здесь царила подчеркнуто праздничная атмосфера в чем-то даже ненастоящей жизни — на вкус карамельно-мятная, как леденцы давно забытого детства.

На ходу сняв пиджак и щурясь от избытка солнечного света, Меркуленко слушал краткие пояснения встречающего. Звали того Гюнтер, было ему лет тридцать, и он сносно изъяснялся по-русски. И он знал, наверное, сколь важного русского гостя ему поручено встречать, так как держался он преувеличенно учтиво и несколько скованно.

В машине было прохладно, работал кондиционер, Николай Николаевич смотрел сквозь стекло на дома и людей, как всегда в первые мгновения в чужой стране вбирая в память все: и уличные кафе со столиками на тротуаре, и островерхие кирхи, в отчаянии рвущиеся к небу из окружения стеснивших их высотных домов, и цветную мозаику тротуаров, надраенную шампунем, вероятно, еще ранним утром. Голова у него с дороги была еще немного ватная, как те облака, сквозь которые прорывался самолет при посадке, и он благодушно внимал скороговорке Гюнтера.

Ехали они в отель, потому как пленарное заседание германо-российского совета по экономическому сотрудничеству должно начаться только в шесть часов. В повестке дня доклад уважаемого гостя значился первым. После заседания был запланирован фуршет, а вечером — торжественный прием в германском представительстве.

Николай Николаевич попытался было объяснить, что его направили в эту поездку неожиданно и он не смог как следует подготовиться. Но Гюнтер, все время, казалось, думавший о чем-то своем, не сразу уразумел, что пытается ему втолковать гость. Поняв же, легкомысленно отмахнулся, тем самым окончательно успокоив Меркуленко: действительно, чего волноваться, когда все равно на таких сборищах содержание докладов и речей не играет никакой роли — все важные вопросы решаются в кулуарах, в частных беседах, за фуршетом…

Остановились внезапно. Длинный лимузин плавно приткнулся у тротуара и застыл, слегка качнувшись на рессорах. Сверху нависла тяжелая громада гостиницы «Интерконтиненталь», застывший калейдоскоп стекла, бетона и каменных виньеток под старинный стиль рококо. Снаружи ветра не было, воздух был горяч и чуть отдавал бензином. К притормозившему «мерседесу» рванулись несколько человек. Охранник что-то уже указывал шоферу. Статный швейцар, сразу по каким-то особым приметам определивший важного гостя, поспешил открыть тяжелую дверь лимузина.

Вошли в вестибюль, и процессия, возглавляемая кем-то из обслуги гостиницы, прошла к стойке дежурного администратора. Николай Николаевич, всегда любивший атмосферу заграничных отелей, с интересом присмотрелся к портье — мужчине лет пятидесяти, худощавому, седому, царственно возвышающемуся за своей конторкой. Десяток приезжих толпились вокруг, ожидая решения своей участи, и выжидательно заглядывали тому в глаза.