Олег Алякринский - Облава

Но для чего? Ясно, что дискредитация Меркуленко — это не цель, а только средство, только элемент более обширного плана. Может быть, кто-то хочет выкинуть его из команды? Может, кто-то готовит почву для его, главного финансиста Старой площади, устранения? Но почему же они действуют так открыто, так нагло? Хотели бы убрать — втихаря сняли бы его любовные игрища в ванне скрытой камерой — как там, на тайной квартире на Полянке, снимали генерального прокурора… Но нет, они все провернули в открытую, чтобы он знал — и испугался. И начал действовать — поспешно, делая одну ошибку за другой… Или это только предупреждение ему?

Какова же основная цель?

Меркуленко кругами ходил по гостиной, пытаясь сосредоточиться. Он хмурил брови, щурился, тер ладонями виски и уши, зная, что от этого кровь приливает к голове и мысли проясняются.

Кто, думал он, кто мог задумать такую операцию? Если отвлечься от Кремля, если брать рядом, то кто… А вот, пожалуйста, полгода назад по просьбе старого школьного друга, владельца крупной сети гастрономов в Подмосковье, выдавил из этого доходного бизнеса одного хмыря азербайджанца, друг скупил его магазины — и Николаю Николаевичу перепало кое-что, — и теперь, может быть, «азики» ему мстят?

Нет, вряд ли, масштаб не тот. Из-за такой чепухи никто не станет связываться с крупным кремлевским чиновником. Он поискал глазами недопитую кружку пива. Нашел — на журнальном столике. Нет, оказывается, сам не заметил, как допил. Подбежал к холодильнику, достал бутылку «Варштайнера», откупорил и жадно, прямо из горлышка, стал пить. Не остановился, пока не осушил всю бутылку.

Тут в голову пришла новая догадка: а может быть, это аукнулись давние его банковские операции девяносто восьмого года? Тогда он из своего банка в Твери успел скинуть крупный пакет ГКО, а его партнер «Моспромсбербанк», которому он те ГКО впендюрил, сильно подзалетел, получив полтораста миллионов долларов долга иностранным кредиторам. А он, Меркуленко, фактически полтораста миллионов долларов прибыли.

Нет, тоже вряд ли. Там уже все давно рассосалось, все долги погашены по вновь взятым кредитам, которые он же и помог добыть. Да и Файнштейн, бывший президент «Моспромсбера», давно уже в Испанию слинял. Его объявили в федеральный розыск, да толку что… Был, да сплыл!

Меркуленко рассеянно открыл еще одну бутылку «Варштайнера». Налил в кружку. Сел в кресло. Закурил. А может быть, дело в Игнатове? Кто его знает?.. Вроде бы не должно, уровень не совсем тот, запашок сомнительный… Хотя два-три миллиарда долларов на кону, да еще столько же в загашнике остается… Куш приличный. И уровень, соответственно, тоже… Кому же захочется мимо пропустить? Неужели все-таки Тялин с товарищами? Неужели?.. Все-таки проверить стоит.

Меркуленко раздумывал недолго. Если звонить по этому вопросу, так Львову. Генерал сам ему посоветовал навести мосты с Варягом.

Соединение с Москвой произошло быстро. После нескольких гудков ответил жесткий мужской голос.

— Герасим Герасимович? — спросил Меркуленко, уже сообразив, что ошибся: голос вроде бы молодой. Родственник, может быть…

— Нет. А кто его спрашивает? — вопросом на вопрос ответил мужчина.

Меркуленко, добавив в голос металла, важно сообщил, кто он есть такой. Голос на том конце телефонной линии сразу стал поэнергичнее, представился начальником районного угро Спиридоновым и сообщил, что сегодня утром Герасим Герасимович Львов был убит.

Не став задавать дополнительные вопросы, Меркуленко выронил трубку. Трубка не сразу попала на рычаг, стукнулась пару раз о скользкое тело аппарата. Где сигареты? Пламя зажигалки дрожало, не поспевая за прыгающим кончиком сигареты. Что же происходит, елки-палки?! Львов убит!

Николай Николаевич вновь схватился за телефон. Быстро стал набирать номер Аллы Петровны. Вновь выслушал длинные гудки и нетерпеливо бубнил под нос: «Ну же, ну же, ну же…» Посмотрел на часы: полпятого по Москве. Обеденный перерыв давно кончился. Куда они там все подевались?

Вдруг раздался щелчок и после краткой паузы отозвался знакомый уже женский голос:

— Алло, вас слушают…

— Это Меркуленко. Алла Петровна на месте? Кто у телефона?

— Николай Николаевич! Эфмь… У нас такое несчастье, — мгновенно и с такой грустью запела дама, что казалось, это несчастье придавило ее совершенно, — вы представить не можете!.. Алла Петровна… эфмь… вышла после обеда на улицу — там все и произошло. Как ужасно!

— Да что произошло? — холодея, спросил Меркуленко.

— Как что? Я разве не сказала? Ее… эфмь… машина сбила! Прямо перед нашим зданием. Такое несчастье, такое несчастье!..

Меркуленко был в шоке. Полчаса прошло, как он услыхал ужасную новость из Москвы, а он все не мог успокоиться. Мысли путались. Но теперь ему стало очевидно по меньшей мере одно — кровавая каша заварилась из-за Варяга. Львов и Аллочка — обоих убили. В тот самый момент, когда его по непонятной, неизвестной причине срочно убрали из Москвы. Его убрали — и их убрали. Кому-то в Москве, на Старой площади, очень не хочется, чтобы «железный Толик» договорился с вором в законе Варягом. Ему вспомнилось трехнедельной давности покушение на Игнатова, когда он, прибыв из Брюсселя в Москву, должен был встречаться с Мартыновым… Тогда Николай Николаевич решил, что это просто очередная криминальная разборка. Разборка внутри воровского сообщества. Но на фоне сегодняшних событий все стало выглядеть совершенно по-иному. Они поперли напролом. Ясно, действуют, как их учили. Теперь у него не было сомнений в том, кто устроил сегодняшнюю подставу. Тялин и его банда. Больше некому.

Меркуленко вздрогнул, услышав резкий телефонный звонок. Кто там еще? Варяг? Алла Петровна? Или сам Мартынов, которому уже положили на стол еще не высохшие цветные фотографии из Франкфурта? С внутренним страхом он сорвал трубку.

Это был Гюнтер. Голос звучал игриво, точно немец догадывался, какое пикантное приключение произошло с Меркуленко в ванной полтора часа назад.

— Машина будет через пятнадцать минут. Водитель отвезет вас в конгресс-центр. Надеюсь, вы хорошо отдохнули, герр Меркуленко?

26 сентября

16.20

Ему вспомнилось давнишнее, уже почти совсем забытое ощущение бесконечно тоскливого и едва ли не безнадежного ожидания, которое испытываешь в одиночной камере. Когда после нескольких суток, проведенных в сыром гулком полумраке, вдруг ловишь себя на мысли, что потерял счет часам и что организм выпал из биологического ритма четкой смены рассвета и заката и уже непонятно, какой сейчас день недели, — и остается только рассчитывать на то, что наступит момент, и тебя выпустят наконец на божий свет, и снова все придет в норму… И вот ты только и ждешь, когда лязгнет ключ в замке и заспанный вертухай в расстегнутой на бычьей шее гимнастерке лениво бросит: «На выход…»