Олег Алякринский - Гастролер

Но не все согласились с решением схода. Так, смотрящие из крупных городов европейской части отнеслись к новой воровской идее с пониманием, зато воры Поволжья, а особенно «пиковые» из Закавказья и Кавказа были категорически против. Конечно же, яростнее всех выступал прошв предложений Медведя казанский смотрящий Дядя Вася, так и не простивший Медведю, что тот через своих посланцев вмешался в его казанские дела, в его городское хозяйство, проучил его людей, да так, что другим стало неповадно соваться в столицу. А после Кисловодска Дядя Вася и вообще взъелся на московских пуще прежнего. Скоро по многим зонам прошла никем не подписанная поносная малява с осуждением «скурвившихся сук» из Москвы.

Всем прочитавшим эту ксивку было ясно, что надиктовал ее озлобившийся казанский пахан, и было вполне понятно, в кого конкретно он метил.

Первыми безоговорочно поддержали Медведя московские воры — и тут отдельное спасибо надо было сказать Захару Роще.

Скорешились они с Медведем еще в Тобольском централе, незадолго до амнистии. В пятьдесят третьем там много парилось московских законников, а Захар запомнился тем, как со слезой в голосе вспоминал о своем детстве, проведенном в Марьиной Роще, в честь которой он и имел погоняло. Обычно для вора в законе зона становится домом родным — не зря же кололи себе воры на тыльных сторонах ладони лозунг «Не забуду мать родную», имея в виду при этом вовсе не кровную свою мамашу, а тюрьму. Захар не был исключением, но это не мешало ему, сидя на зоне, тосковать о своей малой родине Марьиной Роще. Был он высокий, худой, вечно сутулый. Кашлял гулко, но это был не туберкулез, а просто хронический бронхит. Впрочем, и легкие у него были обкурены достаточно. Однако, несмотря на тщедушный внешний вид, был он крепок на удивление. А иначе бы просто не выдержал годы, проведенные по самым жутким советским зонам. Освободился Захар в середине шестидесятых, когда Медведь после убийства Женьки Калистратова уже отсиживался в Ленинграде. Вернувшись в свою родимую Марьину Рощу, Захар стал собирать вокруг себя молодняк да учить зеленых юнцов «уму-разуму». Крестников у старого вора было человек двадцать, — за что он в Москве почитался среди воров за «папу». Авторитетнее его вора не было. Но вот вернулся в столицу Медведь и начал агитировать уркачей за новый воровской закон да за новые идеи. И Захар был тем, кто его в этих новых начинаниях сразу и крепко поддержал. Потом Захар внезапно исчез на несколько месяцев из Москвы, вроде как его повязали в Южном порту, продержали в КПЗ, да у него адвокат оказался башковитый, вытянул клиента из-под руда и очередного срока. И так же внезапно он вдруг объявился в начале семьдесят пятого, позвонил в Кусково. Медведь обрадовался звонку старого приятеля, позвал к себе: друганам было о чем побазарить — да не просто языком почесать, а за дело потолковать.

Но Медведь пригласил старого уркагана к себе в особняк не просто по старой дружбе. Если удастся переманить Захара на свою сторону, это будет большой победой. Захар Роща — вор очень авторитетный, к нему прислушиваются многие законники и из нэпманов, и из новых. А станет Захар сообщником Медведя — тогда и строительство новой воровской империи пойдет веселее…

Для Захара Медведь всегда оставался загадкой. Особенно в последнее время, когда вокруг него стали кучковаться молодые воры. Во всем этом Захару хотелось разобраться самому лично, тем более что его авторитетное слово веско прозвучало бы на большой сходке. А то, что многие из старых законников давно уже косо смотрели на непонятную деятельность Медведя, — то был не секрет.

Захар, попивая водочку и аппетитно закусывая выставленными на стол яствами, вспоминал былое и их общее с Медведем прошлое. В те давние времена, до войны, урка был своего рода святым, к которому тянулись простые блатари, — он служил примером благочестия всей своей непростой жизнью вечного зэка, аскетическими привычками, отказом от фраерских понтов.

Но время идет, жизнь в стране меняется, и воровской мир тоже изменился, рассуждал вслух Захар. Воры уже явно поделились на старых и новых. Старыми ворами были законники, следовавшие ветхим заветам далекой нэповской поры, поэтому за ними устойчиво и закрепилось прозвание «нэпмановские воры». Они свято верили в воровскую романтику двадцатых годов, когда преданность воровской идее ставилась превыше денег. Сами воры в законе, являясь высшей кастой, и друг к другу относились подчеркнуто уважительно. Урка не смел равного себе не то что ударить, но даже обругать поганым словом. За неосторожное поносное слово оскорбленный мог и расписать — и признавался правым…

Захар, подцепив вилкой соленый грибок, ловко бросил его в рот. Медведь снова налил, предлагая выпить за старые добрые времена. Захар, опрокидывая стопку, сказал, что как раз сейчас тост своевременный, ибо для воровской идеи наступила не лучшая пора. Мусорня всерьез занялась старыми урками, их становится все меньше, многие погибли на зонах, многие умерли от застарелых болезней.

Медведь, словно бы читая мысли Захара и зная наперед, что он скажет, стал делиться с ним, в общем-то, известным. Подвижники-одиночки, за которыми никто не идет, обречены на вымирание. Власть сегодня все больше оттягивают те, кто ворочает большими деньгами или способен увлечь за собой молодняк. Но главная беда для всех — в беспредельщиках, или «польских» ворах, тех, кто ни во что не ставит ни воровскую идею, ни воровские понятия чести исправедливости. Потому он, Медведь, и решил сколотить ивозглавить сообщество новых воров, чтобы отвратить молодежь от беспредела. Настоящих законников старой закалки сейчас слишком мало, не имеющие ни средств, ни власти нэпмановские воры рано или поздно все равно сойдут со сцены. Но заменить их должна достойная смена.

Захар, глядя на Медведя, который увлеченно расписывал новые возможности и перспективы, оценивал его трезво. Медведь был вором старой закалки. Он свято соблюдал традиции, поэтому и оттянул свои восемнадцать лет. И он был много умнее остальных урок. Захар понимал, что воры в законе, в общем-то, люди простые. Их сила не столько в уме, сколько в слепой вере в справедливость воровских законов, ради которых каждый из них может проявлять чудеса храбрости и стойкости. Их мужество как раз и является примером для других, заставляет уважать всю систему воровских ценностей. Но они не могут предвидеть реалии новой жизни после развала ГУЛАГа. Многие из них будут до конца цепляться за старое…

Медведь — другое. Кроме блестящего ума, он имеет и поразительную волю, чувство справедливости. Уже давно ходят слухи о его стремлении объединить всех крепких воров в своеобразную артель, имеющую в своем активе не только идеи, но и финансовое могущество. В этом зерно его размолвки с нэпмановскими ворами старой закалки. Еще десять — пятнадцать лет назад воры представляли из себя единое целое, не придавая значения конфликтам, случающимся в воровской среде, но теперь блатной мир раскололся на два лагеря.