Андрей Кивинов - Выбор оружия

– Наш вечный вопрос: а судьи кто? Все в мире относительно. Ты вот ею возмущаешься, а она сейчас, может быть, в компании подруг про тебя вспоминает. Представляешь, какими словами? И никто ее не убедит, что она виновата.

– Спасибо, утешил.

– Давно пора было привыкнуть. Ты сколько лет в органах?

– Последнее время наша работа мне все больше напоминает шахматный турнир.

– Крайне меткое сравнение. Главное, оригинальное.

– Мы играем, а правила все время меняются, только нас об этом предупреждают в последний момент. То пешки отберут, то короля буквой "Г" ходить заставят, а ферзя к доске пришпандорят из-за отсутствия финансирования. При этом правила меняются только в отношении нас. Зрители стоят над душой и возмущаются: «Ты до сих пор не можешь выиграть? И за что вам только деньги платят! Конем ходи, деревня», а противник норовит огреть доской по голове, когда удается его одолеть, и, если не ответишь ему тем же, победу выпустишь из рук. Только отвечать надо, когда арбитр отвернется, а то дисквалифицируют за нeспортивное поведение. Лет на семь-десять.

– Еще добавь, что руководство шахматной федерации, вместо того, чтоб регулировать игру, увлеклось превращением Старых Васюков в Нью-Москву.

– А разве не так?

– Игорь, у нас разговор ни о чем. Напоминает кухонные посиделки семидесятых годов, когда под радио и портвейн «Три семерки» переживали за родину. Никто за доску нас не гнал, игру выбрали сами. Помнишь главное правило? Взялся – ходи.

Волгин оценил оставшееся в графине:

– Чувствую, не хватит. Еще две рюмки, и я за руль не сяду, а бросать машину здесь не хочется. Меня, конечно, уважают, но колеса снять не погнушаются. Если время тебе позволяет, предлагаю переместиться ко мне домой. Когда еще встретимся?

– Поехали, – махнув рукой, Игорь разделил остатки водки. – Шоу должно продолжаться…

Фролов уснуть не мог. Ворочался, скручивая нагретую простыню в жгут, взбивал подушки. Мстительно затушив хабарик о сигарные окурки в пепельнице, тут же хватался за пачку и щелкал зажигалкой.

Вера осталась в прошлом. Недалеком, но ушедшем, хотелось верить, навсегда. В том прошлом, где были выстрелы и страх, где было много унижений и ошибок, но ни грамма удачи.

В очередной раз он представил, как входит в спальню. Люба, наверное, спит. Он пристраивается рядом, начинает ее гладить и целовать, и…

Она страстно отвечает, хрипло спрашивая: «Сколько тебя можно ждать?» Или бьет его в печень, вскакивает, прикрываясь подушкой, включает свет и поднимает хай на весь двор?

Фролов пытался себя убедить, что возможен только первый вариант. В крайнем случае, нечто нейтральное, но никак не мордобой с позорным изгнанием.

Не убеждался. Опыт последних дней ехидно подсказывал, что все пройдет по худшему сценарию, и в тот момент, когда его предадут анафеме, завалится бородатый бандит. Непременно пьяный и с кодлой друзей, для которых замочить соблазнителя – как переспать с проституткой. Вполне привычно и приятно, но с нервным привкусом возможных осложнений. Если сильно не повезет – осложнений смертельных, вроде СПИДа в лице правоохранительных органов.

При мыслях о бородатом запал у Фролова гас, но ненадолго. Наверное, девушка знает, когда ждать визита ухажера, и сегодня он не заявится точно. Стала бы она подставлять свою шею, пустив в квартиру постороннего! Наверное, у них строгий график встреч, или он вообще здесь не бывает, или они банально поссорились. Разругался же он с Верой, хотя всего пару дней назад помыслить об этом не мог! Так и они – поцапались из-за бриллиантового колье. Она хотела новое, он подарил – с убитой женшины. Теперь он не придет, она тоскует и хочет отвлечься…

Очередной раз крутанувшись с правого бока на левый, Семен замер: дверь спальни была призывно открыта. Он не слышал, когда она отворилась, но факт оставался фактом, не допускающим двоякого толкования: его, безусловно, ждали. В темноте белели боковина кровати и вытянутое девичье тело, укрытое одной лишь легкой простыней. Люба провела ладонью по бедру, а потом рука поднялась, изогнулась невыразимо красивым, призывающим жестом и исчезла из поля зрения.

Фролов услышал – и не поверил своим ушам:

– Сколько тебя можно ждать?

Голос прозвучал обыденно, без намека на возбуждающую хрипоту, с которой иногда разговаривали в фильмах и о которой вспоминал Славка, показывая фотографии подруг. Хуже того – в нем прозвучали нотки разбитной доярки Люси, с которой на сеновале перебывала вся взрослая половина деревни и с которой сам Фролов лишился невинности, о чем крайне не любил вспоминать.

Для Фролова эти слова были подобны звону райских колокольчиков.

Он встал, одернул трусы и в спальню прошел на цыпочках…

…За окном занимался рассвет.

– Вера тебя хвалила, – сказала Люба; она сидела, прислонившись к спинке кровати, и гладила по волосам Семена, который лежал, свернувшись калачиком, слегка поперек матраса, опершись босыми пятками в стенку, а макушку пристроив на Любином животе. – Но я не думала, что ты настолько хорош.

— Вы с ней это обсуждали? – Фролов открыл один глаз.

– А что тут такого? Понимаю, если б ты геем был, тогда неприлично.

– Тебе правда понравилось?

– Глупенький…

Язык Фролова жег вопрос, задать который он не решался. Но ведь если она с Веркой обсуждала такие проблемы, то почему теперь, после того что случилось, нельзя спросить? Он напрягся и выдал:

– А… тот?

Сказал и замер, дышать перестал, ожидая уточнения: «Который?» и, может быть, отповеди.

Люба его поняла, усмехнулась беззвучно и провела рукой по волосам еще нежнее:

– Ты лучше.

– Спасибо.

Три часа назад колокольчики не наврали – он, действительно, оказался в раю, а их малиновый звон обернулся маршем победы.

– Скажи, ты воевал в Чечне?

– Это что-то меняет?

– Нет, но просто интересно.

— Я был в хозяйственной роте. Если честно, то не рвался туда, где стреляют. Подальше от начальства – ближе к кухне.

– Правильно. А что случилось у Веры в квартире?

Идиллия кончилась. Колокольчики издевательски звякнули – и оборвались. В райских кущах Фролов сорвал запретный плод.

– Ты про это знаешь? – он поднял голову.

Спроси она чуть раньше – и долговременное расстройство половой системы было бы ему обеспечено.

– Кое-что слышала. В нашем кабаке справляли поминки.

Несмотря на обещание Артема, ночь прошла спокойно. Он даже развязал пленников, позволяя им напиться и справить нужду.

– Сама напросилась, – он чуть ли не извинился, в очередной раз стягивая веревки на запястьях девушки. – Могла бы вести себя спокойно. И прошу тебя, не пытайся больше убежать.

Так и протянули до утра. Они – лежа под разными койками, спиной друг к другу, лицом к стене, он – за столом, почти не прикасаясь к спиртному, проваливаясь в тревожную дремоту и встряхиваясь, чутко слушая посторонние звуки, которые в ночной деревне разносились далеко и должны были оповестить о прибытии непрошенных гостей. Ни плющить Перекатникова, ни насиловать сестру Артем не стал. Для первого не возникало повода, второе даже Казначею казалось не правильным.