Олег Алякринский - Клятва на верность

Сразу же после того, как в эту пензенскую ИТК прибыл Владислав Смуров, Увар его заметил и не то чтобы взял под свое покровительство, а просто предложил тренироваться вместе. Но уже одно это существенным образом повлияло на положение Смурова в колонии и на отношение к нему других малолетних зэков.

А произошло это уже в первый день. Дело было так.

Старшина Петренко после помывки новеньких выдал Смурову узел с постельным бельем и одеялом и лично препроводил его в барак, где ему надлежало прожить несколько лет. Петренко шел рядом с новичком, размахивая огромными ручищами, и добродушно, почти отечески, басил:

— Ну, хлопец, раз к нам попал, теперь уже никуда не денешься. Будешь здесь кантоваться до гражданского совершеннолетия. За примерное поведение, может, скостят срок. А характер начнешь показывать — так будешь со взрослыми блатарями жизнь постигать. Это уж как пить дать, не отвертишься.

Говоря все эти слова, но всем своим существом выражая не огорчение или тревогу о несчастном будущем осужденного, а только непоколебимую, даже благожелательную уверенность в своем надежном месте в системе, старшина Петренко не спеша конвоировал своего тощего спутника.

На лавочке у кирпичной стены какого-то здания, мимо которого как раз проходили, тусовалась компания солдат с молоденьким лейтенантом, и, заметив старшину, его окликнули перелетным приветствием.

Владик топал рядом со старшиной опустив глаза. Он старался не глядеть на встречных, попадавшихся по пути, и временами вдруг осознавая страшное: что здесь он надолго, — и тогда, словно бы стараясь отогнать эту ужасную мысль, вскидывал взгляд и осматривался с вызовом.

Они миновали еще один кирпичный барак, подошли к соседнему. На углу, с торцовой стороны, был подвал. Старшина Петренко сказал, что сейчас вернется, и, покинув Владика, направился к раскрытой двери. Тут же из нее выскочил пацан лет тринадцати с измазанным сажей лицом и в засаленной робе, но, увидев наступающего на него старшину, побежал обратно, задев по пути грубо звякнувшим ведром кирпичную стенку. «Стой, Витька», — рявкнул старшина и ввалился в подвал. Как только он исчез в черном провале, оттуда послышался его трубный голос вперемешку с пронзительными детскими криками.

— Петренко кочегаров чехвостит, — послышался вдруг насмешливый голос за спиной.

Владик обернулся. Рядом стоял парень, на вид постарше него, лет уже семнадцати. Ростом он был повыше, но ненамного. И весь какой-то обветренный. Лоб пересекал ломаный рубец шрама. Парень лениво и цепко оглядел Влада.

— Новичок? — изрек он, скорее подтверждая очевидную вещь. — К нам в шестой пойдешь. Сегодня будем знакомиться.

Детские крики из подвала оборвались. Через минуту старшина, отдуваясь, выбрался оттуда.

— А ты чего здесь? Почему не на занятиях? — крикнул он парню. — А ну марш!

— Так перерыв же, Петренко!

— Да? — старшина взглянул на часы. — Обед, что ли, уже? Надо же! А ну кому сказал! — вновь прикрикнул он на парня, и тот, презрительно сплюнув, удалился. — Ты от этого хрена держись подальше, — неожиданно посоветовал старшина. — Из молодых, да ранних. Приблатненный. Полгода у нас уже кантуется, воду мутит. Таких уже не перевоспитаешь. На таких поглядишь: вроде жалко, а потом посмотришь, что он выделывает, и думаешь: ну и черт с ним.

Но Владик уже не слушал. Он вновь погрузился в свои невеселые думы. Впервые попав в СИЗО и слушая рассказы бывалых, ему случалось рисовать в воображении свои первые дни в колонии, и он иногда думал, что просто там не выживет, не вытерпит всех тягот неволи. Но очутившись здесь, да еще и пережив страшную ночь в вагоне и в карцере-купе, он не очень-то уже и боялся, даже не боялся совсем. Занимали его сейчас какие-то дурацкие мысли. Проходя мимо бараков, он почему-то стал думать о раскраске этих уныло-серых стен — о том, как бы весело выглядели синие, желтые и красные стены на фоне серого асфальта. Он еще подумал, что если бы асфальт, который сплошь покрывал всю территорию зоны, убрать, а землю распахать да засеять травой и засадить деревьями, то было бы полезно для здоровья и заключенных, и обслуги.

И тут ему вспомнились зеленые улицы и скверики в Казани, крутой берег над Волгой, и он сразу очнулся. «Что за маразм, — подумал Влад. — Нет, лучше совсем ни о чем не думать!»

В эту минуту подошли к нужному бараку и вошли внутрь. Он попал сразу с порога в длинный коридор и увидел стоящего на коленях пацана, который натирал деревянные половицы мастикой. Недалеко от двери во внутреннее помещение стояла группа подростков и смотрела на вошедших. Все в возрасте от четырнадцати до семнадцати лет. Кто улыбался, а кто глядел вызывающе. Впрочем, и улыбки были нехорошие.

— Ну, принимайте, хлопцы, казанского, хоть и не сироту! — прогудел старшина Петренко. — Покажете новичку койку и все остальное.

Он слегка подтолкнул его вперед, а сам повернулся и вышел. Слышен был его удаляющийся голос, на ходу распекавший кого-то.

Минуты две обе стороны разглядывали друг друга. Все хранили молчание. Потом один из парней выпустил тонкую струйку слюны сквозь зубы на пол. Полотер обиженно взвыл, но недовольства не выказал, хмуро стерев плевок. Влад, понимая, что стоять у порога себе дороже, двинулся в спальное помещение мимо проводившей его недоброжелательными взглядами группы зэков.

Он зашел в уставленное рядами коек помещение. За ним молча ввалились остальные. Владик поискал глазами незастеленную койку и, найдя ее в дальнем углу, отправился к ней. Бросил постельное белье на грязный полосатый матрас.

Повернулся. Все стояли полукругом вплотную к его койке.

— Что же ты, фраерок, заходишь, не здороваешься, али презираешь нас, будто мы не люди? — с ехидной усмешечкой начал один, невысокий парень лет пятнадцати. Все явно были не прочь довести дело до ссоры. Пятеро — на одного…

И Владик вдруг испытал чувство бесконечного отвращения. Секунду-друтую он просто не знал, куда деться от тоски своей. Потом на смену тоске пришла злоба.

— Что-то людей я не вижу. Пацанят вижу, а людей — не видать, — выплюнул Влад дерзость и повернулся было к ним спиной, чтобы застелить кровать.

— А ну, Лом, покажь ему, как родину любить! — послышался тонкий писклявый голосишко.

Варяг бросил взгляд через плечо. Стриженный под ноль парень, намного выше не только его, но и всех остальных, вытянул длинную руку, сгреб в кулак воротник серой казенной куртки Влада и, насмешливо улыбаясь, стал выкручивать ткань, так чтобы побольнее сдавить ему горло.

— Ты что же, казанская сволочь, такой смелый, да?

Глаза Лома сузились, превратились в щелки. Он уже входил в раж, чувствовалось, что сейчас, вот-вот, его свободная рука, размахнувшись, въедет борзому новичку в нос или в глаз. От собственной беспомощности хотелось плакать. Длиннющая рука Лома не позволяла дотянуться до него, а жесткий воротник продолжал впиваться в горло, мешал дышать. Боясь упасть, он уперся ладонью в стоящий у кровати табурет. В какой-то момент на смену возникшему страху пришла ярость. Уцепившись в табурет, Владик размахнулся и обрушил табурет на Лома, метя ему в голову. Но тот успел отклониться, и удар пришелся по плечу. Табурет упал на пол, но и Лом отпустил руку. Владик рванулся вперед, теперь уже сам вцепился Лому в плечи, потом схватил правой рукой за шею, пригнул, а свободной левой стал беспорядочно дубасить его по роже.