Леонид Влодавец - Московский бенефис

Из этого следовало, что проверка может и продолжиться. Если там, на месте, куда меня привезут, я стану объектом допросов и расспросов, то, прежде чем «колоться», следует трижды подумать. Потому что Чудо-юдо, хоть и убеждал меня неоднократно в отсутствии у себя тарасо-бульбовских наклонностей, все-таки вполне способен пойти на ликвидацию изменника и предателя гражданина Баринова Д. С.

Вертолет, похоже, начал садиться. Один из тех пятерых, что меня сопровождали, набросил мне на голову, прямо поверх кепки, мешочек из плотной черной ткани, с небольшой веревочной стяжкой по горловине. Помнится, одного клиента мы примерно таким же образом обрабатывали, только мешок был из черного пластика, и клиент в нем начал слегка задыхаться. Он раскололся, но, конечно, шкуру не спас и угодил в топку. Меня, кажется, душить не собирались, потому что стяжку затянули не совсем, и, кроме того, через ткань вдохнуть кое-что было вполне реально. Главной заботой моих опекунов было то, чтоб я ничего не видел.

Под шасси хрустнул гравий, почти неслышно в свисте турбины, но я ощутил это. Меня отстегнули от скобы, закрутили руки назад, опять защелкнули браслеты и, взяв под локти, вывели на свежий воздух. Пахло лесом, сырой травой, она шуршала у меня под сапогами. Вели куда-то вверх, то ли по склону холма, то ли по откосу оврага, пару раз я цеплялся головой за ветки. Ни одного слова я по-прежнему не слышал. Однако голос того, кто приказывал мне сдаваться, я ощущал как бы внутри себя. Нет, определенно он мне знаком! Но когда и кому этот голос принадлежал, отчего-то вспомнить я не мог.

Было сыро, сверху накрапывал дождь, но холода особого не чувствовалось, все же на мне был ватник. Вряд ли меня сумели уже вывезти из Сибири, но определить по погоде, где находишься, было невозможно.

Свет чуть-чуть различался, но неяркий, от пасмурного дня. Сопровождающие сопели, но не толкали и не пинали — просто волокли под руки. Я не упирался и, хотя не видел ничего, шел не спотыкаясь.

Но вот откуда-то потянуло холодом и плесенью, стало заметно темнее, под ногами захрустели песок и галька, захлюпала вода. Похоже, что меня завели не то в пещеру, не то в штольню. Несколько раз впереди мигал яркий свет, видно, кто-то оборачивался и посвечивал фонарем. Шаги отдавались гулко, когда один из конвоиров кашлянул, отозвалось эхо. Везет мне на подземелья! В Германии по подземной дороге на вагонетке катался, на Хайди по Лопесовым катакомбам гулял, на Сан-Фернандо спелеологией развлекался, в Москве по бомбоубежищам лазил, а теперь вот сюда приволокли… Не напоследок ли? А то, может, им просто неохота было меня Чудо-юде оставлять?

От таких мыслей стало прохладней, даже зазнобило немного.

Пристрелить здесь и бросить — сто лет никто не найдет. А Чудо-юдо будет думать, что я где-то живой, а может быть, и торговаться с ними начнет… И его кинут, попросту говоря, предварительно выцыганив миллионов полтораста-двести.

Но эти мысли я отогнал. Очень они были пессимистические. Во-первых, Чудо-юдо не ребенок, его не проведешь. То, что он пролетел с этим «Ан-12», — не его вина. Слишком авиаторам доверился. И мне, если на то пошло. У него и раньше бывали какие-то проколы, но он от этого становился только хитрее и злее. Сейчас он уже начал ставить на уши и друзей, и знакомых. Рано или поздно он найдет тех, кто ему дорожку перешел. «И живые позавидуют мертвым…»

А во-вторых, я был убежден, что нужен похитителям живым. Так же, как и Кармела. Потому что у нас в мозгах вживлены таинственные полужидкие пленки-микросхемы. К тому же чем-то отличающиеся от тех, что Чудо-юдо вклеил Винь и Зейнаб. Импортные, так сказать. Где я заполучил свою — можно догадываться приблизительно. Кто и когда оделил такой же штукой Кармелу — вообще неизвестно.

Надеяться никому не вредно. Даже тем, кого с мешком на голове и наручниками на запястьях волокут куда-то в неизвестность. Вот я и надеялся.

Впереди, совсем близко, мигнул фонарь, что-то лязгнуло, меня подтолкнули вперед. Под ногами гулко забухало железо. Опять лязгнуло, затем что-то загудело, и я ощутил, что меня, кажется, опускают куда-то вниз. Похоже, это была шахтная клеть. Осклизлый сырой ветер тянул снизу, задувал под ватник и холодил ноги в драных хэбэшных шароварах. Где-то урчал, наматываясь на барабан, стальной трос, гудел электромотор приличных размеров. Почему-то стало смешно от мысли, что этот трос может лопнуть и я вместе с двумя своими конвойными, пролетев несколько сот метров по стволу, гробанусь в лепешку. Зато быстро и не обидно.

Но мы доехали до дна. Видать, это была не «Донецкая кочегарка», в которую три Останкинских башни по высоте влезает. Максимум метров сто-полтораста было в этой шахточке.

Опять лязгнуло, и меня вывели из клети на шуршащий гравием пол. Подтолкнули вперед — пошел дальше. На сей раз вели недолго. Лязгнула и скрипнула дверь, сквозь поры ткани стал заметен электрический свет. Теперь ноги шли по чему-то гладкому, похожему на линолеум. Воздух был заметно суше и плесенью не пах.

Щелкнул замок, металлически-гулко открылась дверь. Кто-то вставил ключик в наручники, открыл браслетки и, сдернув с меня мешок, толкнул в спину. От яркого света я на секунду зажмурился, а когда открыл глаза, то дверь за моей спиной уже закрылась.

Это была скорее камера, чем комната — три с половиной метра в высоту, пара — в ширину и три — в длину. Окна, естественно, не было, но была батарея отопления и вентиляционная решетка у потолка. Стояла койка с матрасом, подушкой, байковым солдатским одеялом и обычным набором чистого белья: две простыни, наволочка, вафельное полотенце. Ближе к выходу — унитаз и умывальник. Стол был сделан из толстого уголка, выгнутого буквой П и концами вцементированного в стену. Затем букву П заложили связанной из толстых железных прутков арматурой, пристроили снизу дощатую опалубку и залили цементом. Когда застыло — опалубку убрали, а сверху на стол наклеили кусок линолеума. Точно такого же грязно-серого, каким был застлан пол. По той же технологии, что и стол, неизвестные хозяева состряпали и табурет. Позже я разглядел, что и кровать такая же, только два уголка, заменявших ножки, были вцементированы в пол. Как видно, граждане не хотели, чтоб их гости, отломав от кровати дужку со спинки, начали ею махать. Впрочем, больше одного человека на эту жилплощадь заселить было невозможно, поэтому точнее будет сказать не «гости», а «гость».

Самым интересным оказалась прочная стальная дверь. В ней было окошечко, чтоб пролезли миска и кружка, а также стеклянный глазок, чтоб за мной подсматривать. На случай, если мне придет в голову залепить этот глазок хлебным мякишем или замазать соплями, на потолке имелась пара телекамер, дотянуться до которых я не мог ни с кровати, ни со стола, ни с батареи. Так же высоко была и лампа, защищенная металлической сеткой. Разбить ее мне не удалось бы ни миской, ни кружкой. Впрочем, пока у меня ни миски, ни кружки, ни даже ложки не было. Когда меня начнут кормить и начнут ли вообще, никто сообщать не собирался.