Леонид Влодавец - Змеиный клубок

Конечно, ничего додумать до конца не удалось. Тем более что, уже войдя в номер, Леха увидел плачущую навзрыд Нэнси, всхлипывающую, но звонящую куда-то Лайзу, грустно вздыхающего повара-грека, мрачного негра-охранника и весьма озабоченного врача.

— Мисте Элекс Короувин, сёё, — примерно так Леха услышал то, что произнес Роберт.

— Дакто Майк Кэсседи, — поклонился врач, а затем выдал длинную и непонятную фразу, которую Лехе перевел Роберт.

— Доктор Кэсседи сказал, что он пытался сделать все, что возможно в таких условиях, но, к сожалению, процесс развивался слишком быстро. Он приносит вам свои извинения и соболезнования по поводу кончины вашего дяди.

— Что произошло? — спросил Коровин.

Роберт перевел, и доктор опять затарахтел, причем Роберт явно и сам не все понимал, как казалось Лехе.

— Вы извините, господин Коровин, — в некотором смущении сказал шофер, — я в медицине не больно силен. Поэтому, если что неправильно понял, заранее прошу извинений. В общем, получается так примерно. Майк сделал Александру Анатольевичу обычную дозу стандартного обезболивающего. Обычно никаких негативных моментов не бывало. А сегодня резкая реакция. В пять минут посинел, получилась какая-то там асфикшн — и все. Может дать подробное медицинское заключение.

— Вы господину Пантюхову сообщили? — спросил Леха.

— Да, позвонили. Он сейчас будет, — ответил Роберт. — Лайза звонит в Москву, в наше консульство. Лимэй собирался с Инюрколлегией связываться, потом еще милиция, ваши врачи… Хоронить-то он вроде бы завещал здесь. Возни будет — сумасшедший дом!

— А кто такой Лимэй?

— Адвокат. Доверенное лицо Александра Анатольевича. Сейчас он тут фактически самое главное лицо.

Леха понял, что Лимэй — это тот мужик, которого он принял не то за дворецкого, не то за пресс-секретаря.

— Можно… к нему? — спросил Коровин, ощущая, что ошеломление, которое он испытал при известии о смерти дядюшки, куда сильнее, чем должно было быть. — В смысле, к дядюшке?

Роберт перевел это доктору Кэсседи. Тот кивнул утвердительно.

Леху проводили туда, где, вытянувшись в рост, лежал на кровати под иконами внук расстрелянного но ходу классовой борьбы Тимофея Коровина, сын белого поручика и эсэсовского гауптштурмфюрера Анатолия Коровина, полвека без малого провалявшегося незахороненным в землянке-бункере… Тот, чей годовалый сын погиб от союзной бомбы в 1945 году, так и не став немцем.

Но узнать его было трудно. Лицо стало багровое, почти черное, распухшее от прилившей крови. На нем отразилась гримаса смерти, жуткая, просто ужасная…

На всякий случай Леха, хотя и не верил в Бога, перекрестился. Правда, немного засомневался. Хорошо знал, что сначала пальцы, сложенные в щепотку, подносят ко лбу, потом — к поясу, а вот куда после этого — к правому плечу или клевому — запамятовал. Впрочем, за ним никто не следил и на ошибку, если он ее и допустил, не указал.

Жалко дядюшку было. Непутевая у него жизнь получилась, хотя и богатая. Да и то, сам же говорил, что разбогател не так уж и давно. Всю жизнь мотался по чужим странам, столько лет в инвалидной коляске. И оставить нажитое, в общем-то, некому, ни жены, ни детей, ни внуков. Небось столько это ему возни стоило, наживать миллионы, чего-то делать, производить, продавать, закупать, смотреть, чтоб не обжулили. Да и самому, наверно, кого-то кидать приходилось, заботясь, чтоб не посадили. Небось и мафия на него наезжала, и киллеров каких-нибудь подсылали. А он больной, одинокий, окруженный по большей части людьми, которым только деньги плати — кому хочешь будут служить.

Молиться Леха, конечно, не умел. Даже «Отче наш» толком не знал. Больше того, в его сознании зазвучала как-никак самая партийная музыка: «Интернационал». Потому что в юности Леха не только был пионером-хулиганом, но еще и знал наверняка, что перед этими самыми словами «Никто не даст нам избавленья: ни Бог, ни царь и ни герой», он и в сто лет будет шляпу снимать. И вообще он как-то приобвык, что в кино «Интернационал» поют только над могилами хороших людей.

Но от вопроса, что же ему теперь делать и куда теперь деваться, Леха уйти не мог.

Лететь в Москву нельзя. Вряд ли кто-нибудь в нынешнем бардаке захочет развернуть борьбу с конкурентами, как в Африке или еще где-нибудь. Да и послушает ли дядюшкина команда российского наследничка, который еще не вступил по всей форме в свои права? Скорее всего не послушает. Вот если разберутся что и как, установят, что Лехе все положено по завещанию и нет никаких претензий, тогда — да. Еще и танцевать на задних лапках станут, чтоб Леха их под горячую руку не уволил. Но только вряд ли, чтоб это дело прошло спокойно. Ясно как Божий день. Пантюхов Леху теперь так просто не отпустит. Если во время прогулки он еще ничего не имел против и даже настаивал на том, чтоб Леха обязательно поехал в Москву с Александром Анатольевичем, потому как опасался, что дядюшка обидится и лишит племянника наследства, то теперь, конечно, этого дела не допустит…

И тут у Лехи закралось в душу пока еще очень хлипкое, но тем не менее отчетливое подозрение.

А что, если уступчивость Георгия Петровича объяснялась только одним, но очень суровым обстоятельством?

Тем, что он еще тогда, на прогулке по парку, поддерживая сентиментальную беседу с Александром Анатольевичем, уже точно знал, что никакого полета в Москву не будет. И что заокеанский дядюшка его потенциального родственника (то есть Лехи) не доживет до шести часов вечера…

Как ни странно, но до Сергиева Посада, который Галина по прежней привычке называла Загорском, Митрохина добралась без проблем. Только замерзла немного. Водители никаких попыток посягнуть на ее жизнь и честь не делали, должно быть, потому, что их беспокоили другие вопросы. Пару раз их останавливали гаишники, просматривали путевой лист и заглядывали в кузов. Разумеется, замечали там Галину, но просто принимали это к сведению, даже паспорт не проверяли, хотя паспорта этого у нее в наличии не было, а этого было бы вполне достаточно, чтобы придраться. Но с приметами Шамиля Басаева ее лицо никак не совпадало, и даже на чеченку она не походила. Да и вообще ее украшенное очками лицо никаких подозрений не вызывало, а о том, что у такой безобидной дамы может оружие в рюкзаке лежать, и мыслей не возникало. Конечно, вроде бы это было нарушение — везти пассажирку в необорудованном кузове, но такое, на которое в принципе можно и наплевать. К тому же водители всех трех машин ездили по трассе давно, порядок знали и, понимая проблемы стражей порядка, собрали по пятерочке (по пять тысяч то есть) с носа в пользу бедных.

Галина им эти расходы компенсировала, даже с лихвой, выдав из полученных от Чугаева денег сто тысяч. Может, это было маловато, но она не выглядела миллионершей, поэтому никаких возражений и пожеланий «набавить» не последовало.