Андрей Воронин - Ищи врагов среди друзей

Отодвинув Тамару, он выглянул в окошечко. Часовой по-прежнему наслаждался музыкой и даже еще больше увеличил громкость. Теперь Дорогин смог различить голос Татьяны Овсиенко. Она пела про ветер с моря, который нагонял беду. Это как нельзя лучше иллюстрировало ситуацию.

Сергей глубоко вдохнул, резко выдохнул и толчком распахнул дверь. Он сразу же выскочил в коридор, готовясь встретить вскочившего часового сокрушительным ударом, но оказалось, что тот даже не заметил нависшей над ним смертельной опасности.

Запрокинув голову и закрыв глаза, он отбивал ногой ритм, слепой и глухой ко всему, кроме звучавшей в наушниках музыки. Дорогин даже пожалел этого совершенно незнакомого ему человека: вполне могло случиться так, что песня про ветер с моря окажется последним, что тот услышит в своей жизни.

Наклонившись, Дорогин осторожно потянулся левой рукой к пистолету, и тут вахтенный вдруг открыл глаза. Увидев склонившееся над ним небритое лицо с венчавшим его грязным марлевым тюрбаном, матрос еще шире распахнул глаза и напрягся, собираясь вскочить, но обрушившийся справа кулак Дорогина погасил его порыв. Глаза матроса утратили осмысленное выражение и закрылись.

Дорогин подхватил обмякшее тело и волоком оттащил в кладовку. Прикрыв за собой дверь, он начал торопливо раздеваться. Бросив в угол свою изорванную, грязную одежду, он присвоил джинсы и полосатую безрукавку часового.

– Помоги, – сказал он Тамаре и стал разматывать свою сбившуюся, грязную и чересчур заметную повязку.

– Что ты делаешь? – возмутилась Тамара. – У тебя же там открытая рана!

– Пластырь, – коротко ответил Дорогин, и Тамара бросилась искать валявшиеся на полу куски лейкопластыря, которыми раньше были заклеены их рты.

Приведя себя в относительный порядок, Сергей снова открыл дверь и выглянул в коридор. Коридор был по-прежнему пуст. Видимо, эта часть корабля посещалась редко, а может быть, команда просто была занята в других местах. Снова повернувшись к потерявшему сознание матросу, Дорогин взял его за левое запястье и посмотрел на часы. Было начало первого, оставалось лишь выяснить – дня или ночи.

Впрочем, Сергей был уверен, что, будь сейчас ночь, их с Тамарой давно выбросили бы за борт.

Матрос застонал и открыл глаза. Дорогин вскинул пистолет, направив тяжелый набалдашник глушителя в лоб поверженному противнику. Это был самый простой и надежный выход, но Тамара напомнила Сергею о своем присутствии, схватив его за руку.

– А что ты предлагаешь? – сквозь зубы спросил Дорогин, не сводя глаз с застывшего от ужаса вахтенного.

– Я не вижу смысла в том, чтобы его убивать, – ответила Тамара. – Жив он будет или мертв, тому, кто сюда придет, все равно станет ясно, что мы сбежали.

Лицо вахтенного озарилось светом надежды, который потух после того, как Дорогин ударил его по голове рукояткой пистолета.

– Пойдем, – сказал он Тамаре и негромко проворчал:

– И милость к падшим призывал…

– Представь себе, – сказала она запальчиво, но Дорогин уже был в коридоре.

Тамара выскользнула за ним и тихо прикрыла за собой дверь инструментальной кладовой.

Расставшись с Владленом Михайловичем, Алексей Мокеев, известный среди своих приятелей под кличкой Пузырь, отправился по делам далеко не сразу.

Сначала он зашел в бар и пропустил там пару-тройку рюмочек – сколько именно, он как-то не удосужился посчитать. Десять тысяч долларов жгли ему карман, времени было хоть отбавляй, и он решил, что полчаса, проведенные у стойки, ничего не изменят.

Это было вопиющим нарушением дисциплины, но Пузырь уже чувствовал себя миллионером, и доводы разума, напоминавшего, что до получения вожделенного миллиона еще надо дожить, выглядели довольно бледно по сравнению с обещанной суммой.

Пузырь никак не мог заставить себя перестать думать об этих деньгах: как он их получит, какой объем должен занимать миллион долларов, где он будет их хранить и что купит себе в первую очередь. У него все время получалось, что в первую очередь он купит себе вид на жительство где-нибудь в спокойной, законопослушной Европе, где профессиональные костоломы вроде него самого ходят по струнке и до обморока боятся полиции. А потом, когда у него будет уютный трехэтажный особняк под красной черепичной крышей, можно будет подумать обо всем остальном: о достойном автомобиле (нет, черт возьми, об автомобилях!), о собственной яхте для прогулок по морю, о втором доме – где-нибудь на побережье – и даже, пропади оно все пропадом, о садовнике. Личный садовник казался Пузырю верхом роскоши, и, подумав о садовнике, он понял, что совсем замечтался, и со вздохом «опустился» на грешную землю.

Он обнаружил, что все еще сидит в баре, сжимая в волосатом кулаке пустой стакан, и горячо обсуждает с каким-то коммерсантом-мешочником сравнительные достоинства «мерседеса» и «ягуара». Коммерсант был одет в спортивный костюм с красно-бело-зелеными вставками и ни черта не смыслил ни в «мерседесах», ни в «ягуарах», однако отстаивал свои суждения со снисходительной раздражительностью человека, который, тяжким трудом заработав свои первые десять-пятнадцать тысяч, полагает себя прошедшим огонь и воду и медные трубы.. Пузырь заглянул в свой пустой стакан, не глядя сунул его в пространство, откуда тот вернулся уже наполненным, проглотил обжигающее содержимое, небрежно уронил на стойку стодолларовую бумажку и вышел, на прощание обозвав коммерсанта козлом. Коммерсант оскорбился было и даже вскочил с высокого одноногого табурета, но, бросив оценивающий взгляд на треугольную спину удаляющегося Пузыря, решил обратить все в шутку и, фальшиво улыбнувшись, уселся на место.

Пузырь выбрался на прогулочную палубу, отметив, что качка, кажется, усилилась. Судя по его ощущениям, корабль попал в изрядный шторм, но море за бортом было спокойным и безмятежно сверкало под лучами полуденного солнца. Немного поразмыслив над этим природным феноменом, Пузырь понял, что на радостях он ухитрился-таки надраться. Это было из рук вон плохо, и он постарался взять себя в руки.

Подышав соленым морским воздухом, он почувствовал себя немного лучше и решил, что умнее всего сейчас будет отправиться в каюту и вздремнуть там минуток двести-триста, чтобы к вечеру голова была свежей. Говоря по совести, на большее он сейчас был просто не способен, но чувство долга взяло верх, и Пузырь решил сначала проверить, все ли в порядке с грузом и пленниками.

Груз был на месте, и Пузырь, приподняв уголок брезента, долго глазел на ящики. Плоские деревянные крышки притягивали как магнитом, и Пузырь уже не впервые за последний час подумал, что, узнай он о характере груза немного раньше, сейчас все было бы по-другому. Если бы они хоть о чем-то догадались, если бы этот дурень Шуруп тогда, в машине, не дал бедняге Слону пистолетом по морде, а вместе с ним заглянул под крышку, то тогда… Тогда ни о каком миллионе не было бы и речи. Речь шла бы о десятках миллионов, причем не вообще, а на каждого из них: столько-то десятков миллионов Шурупу, столько-то Пузырю и по паре миллионов Кравцову и Самолету. И все были бы живы и здоровы – разумеется, кроме Владика.