Андрей Воронин - Победитель всегда прав

– Вот что я тебе скажу, Дорогин, к твоей журналистке ни я, ни кои люди никакого отношения не имеем. И к фильму тоже.

– Кто имеет?

Петрович передернул сильными плечами, вытер испарину на лбу, налил себе еще рюмку водки. Одним глотком выпил, закусил соленым огурцом.

Сергей ждал.

– Насчет террористов из «русского порядка» я тебе конкретно не скажу, с этой публикой не вожусь и водиться не собираюсь. Меня не политика, а деньги интересуют. Но и мне не верится, что журналистку придурки украли. Они горазды народ пугать, могут бомбу подложить, гранату взорвать, но людей брать в заложники… Это или чеченцы, или арабы умеют. Люди вроде меня этим не занимаются.

– Я и не сказал, что она у тебя, – напомнил Дорогин.

– По глазам видел, ты об этом подумал.

– Она приезжала сюда со следователем из прокуратуры, когда твоих людей здесь положили и дом сожгли.

– Слыхал о ней. Но что мне журналистка? С бабами я не воюю, – Петрович немного помедлил, не желая возводить напраслину даже на своих врагов. – Скажу тебе, а ты уж решай, как дальше поступать. Мне лично кажется, ее из-за фильма уперли, кому-то сильно не хотелось огласки.

– Кому именно?

– Тем, кто фильм снял.

– Просвети.

– Людей в нашем деле не так уж много, их по пальцам пересчитать можно.

– Ты знаешь, кто фильм снял? Петрович развел руками:

– Кто – не знаю, а вот где – догадываюсь. Но не обещаю. Есть укромное место, подпольная студия…

– Эти люди твоих ребят положили? Петрович кивнул:

– Потому и не говорю тебе точно. Злость у меня на них имеется, подумаешь, что хочу натравить на конкурентов. Ничего подобного, понравился ты мне. Место там укромное, может, и журналистку твою там держат.

Сергей не спешил спросить, где это место. Петрович был из тех людей, на кого бесполезно давить. Захочет – скажет, захочет – век будет молчать, клещами слова не вырвешь.

Дверь в дом приоткрылась, и Хрусталев выглянул на террасу.

– Петрович, кофе с печеньем подавать? Мамонтов ухмыльнулся:

– Ты, Антон, скоро в официанта превратишься. Лучше чаек покрепче замути.

– Секундочку, – и Хрусталев исчез. Мамонтов смотрел на сгоревший дом, на чаек, расхаживающих по пепелищу, и негромко произнес:

– Местечко это под Зеленоградом, Брехово называется. Дом из красного кирпича, немного на отшибе, с кирпичным забором. Еще.., на колонках каменные ананасы стоят. Там один такой. Если захочешь, найдешь. Сам я давно там не был, – и Мамонтов ухмыльнулся. – Но место точное, чужих туда не пускают.

– Охрана?

– Кто ж его теперь знает? Я бы па их месте охрану поставил. Если и держат они твою журналистку, то там. Что знал, то рассказал, – и Петрович картинно развел руками, мол, не обессудь, если пустое наговорил.

Дорогин и не ожидал большего. Даже в самый первый момент, когда он увидел Мамонтова, то почувствовал: человек сделан из такого же материала, как и он сам, только пошел другим путем. Мамонтов повертел в руках парабеллум, отнятый у одного из охранников, и протянул Дорогину.

– Серый, если ствол нужен, бери, он чистый, не беспокойся.

Поколебавшись, Дорогин все-таки принял подарок.

– Потом верну.

– Возвращать не надо. Засветло туда не суйся, – предупредил Мамонтов, словно Дорогин уже сказал, что едет в Брехово, – к чужакам присматриваются.

– Спасибо, – Муму пожал руку Петровичу и шагнул к двери.

– Чайку не попьешь?

– Есть еще дела.

Муму столкнулся с Хрусталевым прямо на пороге. Тот держал круглый поднос с пол-литровыми чашками горячего чая.

– Чайку?

– В другой раз подъеду, выпьем не только чая.

Хрусталев ощутил, что взаимопонимание между Мамонтовым и Дорогиным достигнуто и Петровича теперь опасаться нечего.

Дорогин уехал.

Мамонтов продолжал сидеть, далеко отодвинувшись от стола, на котором ветер трепал выцветшую скатерть, и мелкими глотками пил горячий чай.

– Хороший мужик, – проговорил он, глядя на пепелище. – Жаль, не со мной.

– Он вообще ни с кем, – вставил свои три копейки Хрусталев, – он один работает. Поговаривали, что даже Резаный с ним совладать не смог.

Мамонтов отмахнулся от Хрусталева:

– Вряд ли. Чем он раньше занимался?

– Каскадером был, в кино снимался.

– Оно и видно, – проговорил Мамонтов, – есть в нем что-то от артиста.

– На него наехали сильно, деньги вернуть требовали, которых он не брал. Жену и детей положили. Он разобрался, как мог, и сел.

– Серьезный пассажир. Слыхал я про него, – и Мамонтов резко поднялся.

Хрусталев глядел на него выжидающе, сам не напоминал об обещанном.

– Да, компенсация тебе полагается, – и Петрович вытащил триста баксов, положил на вытертую скатерть. – Двести за неудобство, а сотку за то, что не пожалел скатерть.

– Лучшую достал.

– Верю, раньше я ее у тебя не видел. Теперь, когда буду приезжать, всегда стели.

– Предупреждай о приезде, – Хрусталев быстро засунул деньги в карман потертого пиджака. – Дом отстраивать собираешься, Петрович?

– Подумаю еще, но не раньше, чем дела пойдут. Если уцелею, снова дело завертим. А пока не до строительства. Разберусь с врагами, тогда видно будет, – и Петрович, тяжело ступая, двинулся к калитке, возле которой его поджидали трое охранников.

Он смотрел на своих ребят так, как учитель смотрит на учеников, – не на отличников, а на самых что ни на есть нерадивых. Бандиты опустили головы, и Петровичу даже показалось, что они готовы провалиться сквозь землю, стать ниже травы, тише воды. Они бросили окурки, нервно втоптали их в землю.

– Что стоите, уроды? – зло прошипел Мамонтов. – С одним трое справиться не смогли!

– Петрович, он крутой!

– Крутой.., а вы лыком шиты?

Телохранители еще больше смутились. Петрович стоял перед ними – сильный, огромный, как шкаф. Он держал кулаки сжатыми, и телохранителям показалось, что сейчас Мамонтов станет их избивать, а они окажутся не в силах защитить свои рожи. Но Петрович лишь плюнул под ноги зло и пренебрежительно.

– Еще один такой прокол – и вы свободны. Что такое свобода в понимании Мамонтова, охранники знали прекрасно. Никому из них уже не жить, Петрович не оставит их гулять, как лошадей на лугу.

Они быстро забрались в машину. Самый широкоплечий бросился к задней дверце, хотел открыть ее для хозяина, оказать маленькую услугу.

– Отвали, урод, сам открою! – Петрович положил руку, рванул на себя дверцу. Джип, тяжелый и огромный, на широченных колесах, качнуло, словно это была детская коляска. Он забрался на заднее сиденье.

Хрусталев стоял у двери в накинутом на плечи пиджаке и смотрел на Мамонтова. Интуиция ему подсказывала, что и Мамонтов, и его люди уже не жильцы на белом свете, появилась неизвестная ему ранее сила, которая сметет их всех, как ветер сметает опавшие листья с дорожки сада. Но что за сила стоит за Муму, Антон Хрусталев пока еще не понимал. «Надо уносить ноги», – подумал он сам о себе и принялся расставлять покалеченную мебель. Делал он это безо всякой злости, понимая, что поломанная мебель – такие же издержки его работы, как опилки при работе плотника.