Андрей Воронин - За свои слова ответишь

Виталик даже не вздрогнул, когда его кожу располосовал скальпель. Катя, ассистируя хирургу, старалась забыть о том, что сегодня произошло, старалась не думать, что это она дала Конопацкому в руки скальпель, спровоцировала его побег.

Она всецело сосредоточилась на работе, старалась не ошибиться, подавая инструменты, но пару раз вместо ножниц протягивала зажимы, вместо зажимов – скальпель. Ее не смущало то, что хирург во время операции ругается на нее матом, так было заведено: делай что угодно, лишь бы это помогало работать.

В зияющий разрез Катя сунула кровеотводящую трубку, обложила обнажившиеся почки тампонами.

– Кажется.., успели., мать его, – шептал под маской хирург, мастерски перерезая ткани и устанавливая зажимы. – Кажется, успели на…

Наконец почка была отделена, и ее бережно поместили в изотермический контейнер для хранения органов, предназначенных для трансплантации.

И в этот самый момент на экране осциллографа ломаная линия стала прямой.

– Мы успели, и он успел, – мрачно пошутил хирург, стягивая перчатки и бросая их в умывальник. – Ну и испачкался же я, – спокойно произнес он, глядя на зеленый халат, сплошь забрызганный кровью.

– Я устала, – прошептала Катя.

– Отдыхай, теперь тебе никто не помешает.

Но отдохнуть ни ей, ни хирургу не пришлось. Их еще ждали проломленная голова санитара, только что пришедшего в себя, увечья сумасшедших. Бригада хирургов, вызванных Хазаровым из Москвы, уже прибыла, и вовсю шли приготовления к пересадке почки геру Шнайдеру.

– Черт с ним, со вторым тестом на СПИД, – сказал Хабаров, – если ждать результатов, то не успеем. Будем считать, что все в норме.

Затем он тронул за руку Грязнова и повел его в комнату, где стоял пустой металлический стол с разрезанными ремнями.

– Валера, посмотри, ты в этом лучше разбираешься.

– А что здесь смотреть, – зло ответил Грязнов, – я и так уже понял, что произошло.

– Ну?

– Эта сучка, Катька, устроила ему побег.

– Зачем же ты сразу так? – улыбнувшись, произнес Хазаров.

– Я по ее лживым глазам понял, лишь только на нее посмотрел.

– И я понял, но убедиться не мешает.

Грязнов подошел к столу, осмотрел все четыре ремня.

Три из них были явно перерезаны скальпелем, четвертый же наполовину разорван, наполовину разрезан.

– Посмотрите, если не верите, Марат Иванович, она надрезала один ремень и дала ему скальпель, оставила одного.

Хазаров задумчиво смотрел на перерезанные ремни, затем покачал головой.

– Ты понимаешь, что это не так?

– Да нет, точно! Вы что, не видите?

– Я-то вижу, но думать приходится не всегда так, как было на самом деле. Просто кто-то, я не знаю – ты, она, а может, я, случайно оставил скальпель на столике поблизости, он сумел дотянуться и перерезал ремни.

Грязнов, ничего не понимая, смотрел на Марата Ивановича.

– Но это же невозможно! Ни я, ни вы к скальпелю не прикасались, а насколько я понимаю, он лежал там, под вытяжкой, и чтобы до него дотянуться, нужно иметь руку метра четыре длиной.

– Я еще раз тебе повторяю, – спокойно втолковывал Хазаров, – что Катя не виновата, и мы ей сейчас об этом скажем, понял? – он подмигнул Грязнову.

Тот растерянно улыбнулся:

– Кажется, понимаю.

– Ну вот, успокоишь ее, подбодришь, скажешь, что она ни в чем не виновата. А потом, знаешь, я не хочу ее видеть в обозримом будущем, а потом – никогда. Жаль, конечно, что у нас нет сейчас заказа на пересадку почки женщине примерно ее возраста, но, с Другой стороны, тело ее должны найти целым. Насчет невредимости – это уж тебе решать.

– А почему я?

– Кто же еще? – пожал плечами Хазаров. – Я врач как-никак, клятву Гиппократа давал, а ты спецназовец бывший, можно сказать, профессиональный убийца. Это уж, Валера, кто на кого учился. Я ее задержу здесь до одиннадцати вечера, а ты уж смотри по обстановке. Да, кстати, – Хазаров остановился возле каталки, на которой лежал прикрытый окровавленной простыней труп Конопацкого, – сделай так, чтобы он исчез незаметно. Ты это умеешь, специалист, – и, не дав Грязнову возразить ни слова, Хазаров вышел на лестницу. – Где наша Катя? – спросил он у санитара.

– Там.

– Душевнобольным гипс накладывает? Что ж, похвально. Скажи, как закончит, пусть зайдет. Я поздно буду, день-то сегодня особенный.

В операционной в это время шла ответственная работа.

На лицо Шнайдера легла прозрачная маска, от которой тянулся к баллонам гофрированный шланг. Несколько глубоких вздохов – и гер Шнайдер почувствовал, как мир закружился у него перед глазами, он только успел подумать, что, наверное, точно так же приходит смерть, легко и буднично.

Он еще несколько раз невнятно пробормотал:

– Фюнф, фюнф… – цифру «зеке» у него вспомнить уже не было сил.

– Все, наркоз действует, – сказал анестезиолог, – можно приступать.

Все присутствующие в операционной затаили дыхание. и хирург занес скальпель над бледной дряблой кожей.

Грязнов стоял под навесом и жадно курил. Он думал о том, что сегодняшний день, начавшийся так удачно, испорчен. Вместо того чтобы ехать в Москву и оттянуться, он должен заниматься вещами, которые не сулят приятных ощущений. Внизу, на выходе из подземного госпиталя, его ждет каталка с трупом, который предстоит уничтожить. А ночью…

Грязнов вздохнул, раньше ему никогда не приходилось убивать женщин. Сколько же мертвых мужчин было на его совести, он точно не знал. Началось все на войне в Афганистане, когда он даже наверняка не знал, какая из посланных им пуль достигала цели.

Окурок полетел в лужу, скопившуюся на бетоне, и жалобно зашипел.

«Нечего тянуть, надо разобраться с трупом», – сам себе приказал Грязнов и, ничем не прикрываясь от дождя, с Непокрытой головой зашагал к лечебному корпусу.

Санитар встретил его сочувственной улыбкой.

– Ну и денек, Валера, сегодня выдался!

– И не говори, – Грязнов прислушался: корпус гудел, как рой потревоженных мух. – Психи никак не успокоятся, того и гляди, друг друга покалечат.

– А тебе-то что?

– Покалечат – это еще полбеды, а то, смотри, забьют кого-нибудь до смерти. Потом комиссия приедет, разбираться начнут. Не люблю я этого.

Санитар, в общем-то, понимал, зачем пришел Грязнов, понимал также, что браться тому за работу не хочется.

– Двух психов мне выдели, только тех, что поспокойнее и говорить почти не умеют, только мычат.

– А! Сникерса с Марсом? – расплылся в улыбке санитар, вспомнив двух душевнобольных, которые вечно ходили неразлучной парочкой и были, в общем-то, довольно спокойными. Главное, что их отличало от других, так это короткая память. Они даже забывали, ели они или нет, и могли, только закончив обед, встать в очередь на раздачу, и если их не уводили силой из столовой, то лопнули бы от обжорства.