Андрей Воронин - Бриллиант для Слепого

Охранник толкнул рукой дверь, придержал ее, давая возможность хозяину первым выйти на крыльцо. Водитель, стоявший у двери, тоже посмотрел по сторонам, задержал взгляд на мужчине с ротвейлером и мужчине в серой куртке с развязавшимся шнурком. Баневский вышел на крыльцо, взглянул в небо, втянул носом свежий воздух. Его ноздри затрепетали, на губах сияла все та же беспечная улыбка.

— Хороший денек, — сказал он сам себе. Это были его последние слова...

Все произошло так быстро и молниеносно, что телохранители даже не успели выхватить оружие. Мужчина в серой куртке и кепке, надвинутой на глаза, подошел к крыльцу и остановился в пяти шагах от Баневского и двух его телохранителей. Два ствола появились в его руках. Он сделал шаг вправо, вскинул руки. Пистолет в левой руке выстрелил дважды. Охранники рухнули с крыльца. Бизнесмен, лишенный охраны, опасности уже не представлял. Баневский застыл на месте с широко открытыми глазами. Он попытался прикрыть живот и грудь, скрестив руки на груди и немного присев.

В следующий момент последовали два выстрела из пистолета в правой руке и один — из пистолета в левой. Две пули попали в голову бизнесмена, одна — в грудь.

Дверца «мерседеса» за спиной мужчины в серой куртке распахнулась, но он резко развернулся через левое плечо и выстрелил в голову водителя. Тот ввалился в салон, снаружи осталась лишь нога в черном начищенном до блеска ботинке без шнурков. Мужчина побежал, бросив пистолеты прямо у «мерседеса».

Небритый толстяк в толстой спортивной куртке, с ротвейлером на поводке наблюдал за сценой убийства с таким видом, словно она происходила не у него на глазах, в реальности, а на экране большого телевизора. Он вертел головой туда-сюда и, лишь когда увидел спину убегающего убийцы, пришел в себя.

— Лорд, взять! Фас! — крикнул он срывающимся голосом, показывая коротким пальцем, толстым как сосиска, в спину убегающему мужчине.

Ротвейлер сорвался с места. На нем не было намордника. Волоча за собой поводок цепочки, пес бросился вдогонку. Он настиг убийцу у бетонного забора, когда тот уже пытался вскочить на деревянный ящик. Услышав крик и рычание собаки за спиной убийца остановился и немного пригнулся. Пес, оскалив огромные клыки и сверкая налитыми кровью глазами, с вздыбленной шерстью на загривке, сделал прыжок, тяжело оторвавшись от земли. Но убийца был не из робкого десятка. Щелкнула пружина, и выкидной нож блеснул сталью в левой руке убийцы. Семидесятикилограммовый пес горлом наскочил на острое, как бритва, лезвие и на мгновение завис в воздухе. Короткое движение ножа — и из горла густой пульсирующей струей хлынула яркая, горячая кровь. Мужчина прыгнул на ящик, оглянулся, бросил на землю нож и перепрыгнул через забор.

Пес хрипел, пытался ползти, жизнь быстро уходила из него вместе с горячей кровью. Лишь глаза, маленькие и страшные, еще горели яростью и жаждой мщения.

Когда толстяк добежал до бетонной стены, пес уже был мертв. Рана, протянувшаяся почти от уха до уха, зияла на его шее. Убийца исчез. Четыре трупа и убитый пес остались лежать во дворе дома на Цветном бульваре.

Все происходило именно так, как уже происходило много-много раз. Звонок генерала Потапчука по мобильному телефону, до боли знакомый голос:

— Это я.

— Слышу, — сказал в ответ на утверждение генерала Глеб Сиверов.

— Надо встретиться.

— Хорошо.

— Буду, как всегда.

— И я, как всегда, буду на месте.

Этот разговор по телефону случился во второй половине дня, когда Глеб Сиверов шел по улице. Он взглянул на часы. «Без четверти три. Значит, в двадцать один Потапчук поднимется по лестнице и позвонит в дверь квартиры».

Глеб умел забывать о встречах на время — в голове был «заведен» биологический будильник, который всегда срабатывал безотказно. Хозяин мог гулять, спать, сидеть в гостях, но в назначенный момент в мозгу звучал звоночек: «Глеб, пора. У тебя встреча с генералом».

Весь день Сиверов занимался своими делами, не вспоминая о Потапчуке. Время приближалось к восьми часам вечера. «Глеб, — напомнил о себе будильник, — я не тороплю, но ты знаешь, что опаздывать нельзя».

До встречи оставалось пять минут. Кофе на конспиративной квартире уже варился, негромко звучала музыка. Глеб смотрел на экран маленького телевизора, не вникая в смысл происходящего, просто наблюдал за мельканием лиц и мимикой актеров. Его, как человека умеющего читать по губам, забавляло, что временами в кадре актеры произносили полную бессмыслицу, иногда даже матерились — звук телевизора был отключен.

Генерал Потапчук в это время разговаривал по телефону спецсвязи из своей черной «Волги» с тонированными стеклами. Машина ехала в сторону Арбата. Свернула в переулок.

— Здесь? — спросил водитель, когда генерал положил трубку.

— Да, жди меня здесь.

— Хорошо, Федор Филиппович.

Потапчук взял лежавший рядом на сиденье портфель — подарок Глеба Сиверова, открыл дверь, ступил на землю, быстро вошел во двор, пересек его по диагонали, дошел до подъезда и взглянул на окна квартиры. Окна были темны. Но это генерала абсолютно не удивило. Он знал, шторы плотно сдвинуты — так, что даже тонкий луч света не пробьется сквозь них. Главное, что Глеб не подал ему знак об отмене встречи — тогда бы фрамуга второго окна слева была приоткрыта.

Генерал вошел в подъезд и, переводя дыхание на третьем и пятом этажах, неторопливо поднялся наверх. У железной двери квартиры он постоял с минуту, дождался, когда дыхание станет ровным, и лишь после этого его палец прикоснулся к звонку. Дверь открылась мгновенно. Из квартиры послышалась музыка. Волна запахов медленно выплыла за дверь. Ноздри генерала Потапчука встрепенулись.

— Хороший кофе, — сказал он, — ароматный.

— Угощу, — пообещал Глеб, протягивая руку, — себе я варю дешевый, для вас мне не жаль сварить и кенийский кофе — лучший в мире.

— Ты неисправимый пижон.

Генерал вошел. Глеб запер двери, первую и вторую. Генерал разделся и, не расставаясь с портфелем, прошел к низкому журнальному столику, на котором уже стоял и кофе и две чашки. Рядом с пепельницей лежала пачка сигарет и поблескивала зажигалка.

— Что-то срочное? — приглушив музыку, спросил Глеб. — Вы, кстати, похудели, Федор Филиппович. Худеют обычно от неразделенной любви или от забот.

— Забегался, — сказал и улыбнулся генерал. — Сегодня целый день на ногах.

— Может, хотите перекусить?

— Можно подумать, что у тебя холодильник едой забит.

— Нет, едой не забит, но кое-что есть. Орехи, фрукты, вино, коньяк, водка.

— Нет. Ты же знаешь, ни коньяка, ни водки мне уже нельзя: доктора запретили.

— О! — засмеялся Сиверов, ухмыльнувшись. — Это они умеют. Представляю себе, как вы их слушаетесь! А жить они вам не запретили?