Леонид Влодавец - Фартовые ребята

Механик приподнял низ Райкиного свитера и засунул под него голову. Губами, языком, носом, щетинистыми щеками он стал елозить по грудям, а руки опустил вниз, под юбку, к резинкам рейтуз, колгот и трусиков. Райка заботливо приподняла попу, а Механик, не вытаскивая головы из-под свитера и усердно втираясь носом в промежуток между грудями, плавно спустил вниз сразу все одежки, прикрывавшие мохнатое-лохматое…

— Засаживай! Засаживай! — жарко и нетерпеливо бормотала бесстыжая Райка, распахиваясь перед Механиком.

Того долго упрашивать не пришлось: ш-шух! — и тама! В рыхлой, скользкой теплушке-мохнушке.

Конечно, из-под свитера он вылез, задрав его на Райке аж до шеи, свою одежду тоже подтянул, чтоб прижаться грудью к нагому бюсту партнерши, и — «пошла писать губерния»…

Конюшня, правда, устояла.

Тем временем Анюта и Юлька тоже решали половые проблемы. В том смысле, что мыли полы в избе и вытряхивали половики. За все то время, с того момента, как Механик привел Анюту к джипам, Юлька не слышала от нее ни единого слова. Если б они два с лишним месяца назад не общались на озере Широком, Юлька могла бы подумать, будто Анюта глухонемая от рождения. Впрочем, насчет «глухо» будет слишком сильно сказано. Нет, Анюта все слышала, все понимала и старательно делала все, что ее просили. Но ничего не говорила. И так продолжалось до тех пор, пока полы в сенях и в обеих комнатах не были дочиста вымыты, пыль из половиков и покрывал вытряхнута, а подоконники протерты до белизны.

Конечно, Юлька слышала заявление Механика насчет того, что у Анюты несчастье. Но какое именно несчастье может заставить человека онеметь, «сибирская кулема» не понимала. Тем более, что Юлька глядела на все со своей колокольни. Понятие «несчастье» для Юльки существовало в очень ограниченном диапазоне. Например, скажи ей, что ее личные мать с отцом по какой-то причине преставились — так она бы в ладоши захлопала. И слезинки бы не пролила по алкашам этим. Она и так от них наревелась вдоволь, когда ни за что ни про что лупили в детстве, а позже всех приличных парней от нее отвадили. По бабе Дусе Юлька, возможно, и всплакнула бы, но в глубине души не сочла бы смерть 80-летней старухи шибко большой трагедией. Так, дело житейское, никуда не денешься. Из всех ныне здравствующих на Земле людей Юлька всерьез пожалела бы только Механика. Но вряд ли бы впала в молчание, а, скорее, закатила бы истерику. Тем не менее, это было единственное, что в Юлькином понимании подпадало под термин «несчастье». Все прочее в жизни — измену любовника, изнасилование, кожвензаболевание (даже СПИДом), нежелательную беременность, какую-нибудь травму, уродующую лицо — Юлька считала скорее неприятностями. Тем более что у нее в жизни уже было до фига измен (Механик не исключение) и пара случаев группового изнасилования, одно из которых завершилось гонореей, а второе — абортом. Была на Юлькиной памяти и серьезная драка, в которой ей приблатненные девки порядком изукрасили мордашку. Несколько шрамов долго не заравнивались, и Юлька уже как-то свыклась с тем, что останется уродиной, перестала комплексовать. Впрочем, когда стало ясно, что шрамы сотрутся, был лишний повод порадоваться.

В общем, понимая умом, что девчонка ее возраста может в принципе считать несчастьем, Юлька не понимала душой, с чего можно впасть в такую прострацию. Тем более что Анюта не выглядела как жертва изнасилования, удар по лицу, который она получила от Маркела, заметного следа не оставил. А спросить напрямую, что стряслось, Юлька отчего-то стеснялась. Наверно, потому, что ей вдруг пришло в голову, что если Анюта останется с ними надолго, то любвеобильный Ерема и на нее губищи раскатает. Если ему в дополнение к молоденькой (Юльке) для контраста понадобилась пожилая (таковой Юлька считала 36-летнюю Райку) — это хрен с ним. Но если еще одна молодая, это будет уже не контраст, а конкуренция. На фиг, на фиг!

Когда работы по наведению чистоты были завершены, Юлька все же собралась спросить у Анюты по-простому, по-рабочему, что с ней стряслось. Но совершенно неожиданно Анюта сама нарушила молчание:

— Юля, ты можешь подойти к зеркалу?

— Могу… — несказанно удивилась сибирячка. — А зачем?

— Нам надо вместе с тобой в зеркало поглядеть.

— Чего глядеть-то? — пожала плечами Юлька.

— Тебе никогда не казалось, будто мы с тобой похожи?

Юлька мигом припомнила давешний сон и удивилась: надо же, в руку выходит!

— Казалось, — кивнула Юлька заинтересованно, — может, один папа делал, а?

— Нет, — серьезно сказала Анюта. — У нас общий дедушка. Это я теперь точно знаю. Мне и бабуля твоя это подтвердила.

— Да-а? — с интересом воскликнула Юлька. — Значит, я в натуре генеральская внучка? Они чего, на фронте трахнулись?

— Там все сложно, — поморщилась Анюта. — Моему деду было тринадцать, а твоей бабушке — двадцать шесть. Ровно вдвое старше…

— Ах ты ж, бабка Дуська! — озорно ухмыльнулась Юлька. — Пацаненка совратила!

— Чего ты так смеешься? — строго сказала Анюта. — Между прочим, тебе из-за этого с отцом сильно не повезло. Не сумела его твоя бабушка как следует воспитать. А мой дед об этом своем сыне узнал только незадолго до смерти.

— Так он помер у нас, да? — вздохнула Юлька не очень искренне. — Отчего?

— От инфаркта, — ответила Анюта.

— Ты из-за этого вся расстроенная такая?

— Нет, не из-за этого. Он еще зимой умер, под Новый год, 27 декабря.

— А как же ты про все это узнала? Зимой-то вроде, на острове, ты еще ничего не знала?

— Ну, понимаешь, я ж тогда только-только прочитала дедушкину повесть, а кто ты и откуда — не знала. А в повести написано было, что твоя баба Дуся в Новосибирске живет. Ну и адрес нашелся у деда в бумагах. Я взяла да и съездила к вам в Новосибирск. Слетала на военном борту, отец пристроил… Оказалось, что твоя бабуля в доме престарелых, мать с отцом не просыхают… Дед, конечно, писал, что старший сын у него непутевый, но такого я не ожидала. Они уж не люди, по-моему.

— Мне-то чего рассказываешь? — поморщилась Юлька. — Уж я-то знаю, какие они. Значит, ты в доме престарелых побывала?

— Ага. Бабулька у тебя такая хорошая! И память у нее — прекрасная! Конечно, рассказала все-все, прямо как на исповеди. Поплакала, когда узнала, что дедушка умер. Фотографии ваши семейные показала. Ну, вот тут я тебя и увидела.

— Бабке-то ничего не рассказала?

— Наврала ей, что ты в Москве живешь и в институте учишься.

— Фиг она тебе поверила, конечно, — вздохнула Юлька. — С моей тупой башкой только в Заборостроительный могут взять.

— Если и не поверила, то мне ничего не сказала. Я ей, конечно, не стала говорить, что на острове с тобой виделась и вообще, про все, что там, на озере, творилось. Но о том, что побывала, рассказала… Типа того, что просто пришла, посмотрела и ушла. Тогда она мне тоже рассказала, что году так в сорок восьмом или пятидесятом еще раз на этом острове побывала. Они ведь там, на острове, захватили какую-то важную эсэсовку… Помнишь?