Андрей Воронин - Никто, кроме тебя

"Kavkaz.org” действительно был восстановлен достаточно быстро. Ибрагим усовершенствовал защиту – такого рода реклама, как успешный взлом нужна только однократно. Сегодня, когда прошел год с лишним, он мог с удовлетворением констатировать, что защита оказалась надежной. Щелкнув мышью, он быстро прокрутил последний “Призыв к народу Ичкерии”, чтобы убедиться, набран ли он полностью.

«…Моджахеды поклялись не оставить безнаказанными злодеяния русских свиней. Мы будем штурмовать их базы…»

Оскорбления в адрес русских Бурмистров воспринимал спокойно – читал он их или слышал. Ему не нужно было делать над собой никакого усилия, он всегда презирал стремление людей принадлежать к какой-то общности: дворовой или классной, московской или санкт-петербургской, русской или еврейской, православной или коммунистической. Стадный инстинкт у человека неистребим, это прежде всего инстинкт страха, страха перед одиночеством, перед самостоятельностью.

Он презирал чеченцев, как и русских. Презирал американцев, хотя всего лишь несколько раз сталкивался с ними в своей жизни. Достаточно было увидеть их дебильно-радостные улыбки, читать в Интернете аналитические обзоры по Кавказскому региону – убогий лепет, жалкая попытка расфасовать по аптечным пузырькам и разложить по полочкам дымящуюся, булькающую грязь, перемешанную с кровью.

Чеченцы сами отличались бешеным высокомерием. Неверных считали насекомыми, которых нужно давить. Соседей по Северному Кавказу презирали за раболепство перед Россией. Мусульман-азербайджанцев – за торгашество, лень, отсутствие воинских доблестей. Афганцев – за недостаточную цивилизованность. Арабов они считали слишком падкими на плотские наслаждения. Однако высокомерие чеченцев имело исключения: оно не относилось к родственникам, к членам тейпа, к бойцам своего отряда.

В Бурмистрове они с удивлением обнаружили гораздо большее высокомерие, которое он не способен был скрыть. Высокомерие, не замешанное на любви к кому-то или чему-то, даже к самому себе. Ибрагим беспокоился о своем здоровье, следил за внешним видом, но собственное “Я” не представляло для него интереса, он не жаждал утвердить его, прославить, сохранить как можно дольше. Ему плевать было даже на собственное имя, он мог бы менять его десять раз без малейшего сожаления.

Такого человека чеченцы уважали. Он никогда не проявлял желания стать для них своим, никогда не заискивал перед новым начальством. Трудно было считать его в полной мере предателем, ведь в нем невозможно было отыскать ни страха, ни стремления к выгоде. Даже Мовлади Удугов не разговаривал с ним в приказном тоне. И не только потому, что считал Бурмистрова незаменимым спецом. От этого двадцатичетырехлетнего парня исходила стальная сила, не знающая приливов и отливов. Он сам никогда не повышал голоса, не улыбался, ни разу не сказал никому доброго слова. Зато никто не видел его в подавленном настроении или просто усталым. Особо не рекламировал себя, но сделал то, на что боевики даже не рассчитывали.

…В комнате с видом на озеро зазвенел телефон.

– Ибрагим? Поговорить надо. Когда освободишься?

С ним всегда говорили по-русски, этот язык, язык врага все чеченцы знали прекрасно. В их собственном Бурмистров не пытался разобраться, хотя и слышал его постоянно. Возможно, говорили и о нем. Плохо или хорошо – ему было наплевать.

– Где ты, откуда?

– Здесь, на первом этаже.

Бурмистров узнал голос Алпая Шурмагомедова, человека, который появлялся в санатории примерно раз в неделю. Этот низенький, бледный бородач с зелеными прищуренными глазами, не снимавший даже в жару невысокую шапку из каракуля, обычно привозил устные указания от большого начальства. По-настоящему серьезных вещей чеченцы не доверяли ни бумаге, ни цифровым носителям информации, ни сотовой или спутниковой связи, ни стенам любого помещения. Шурмагомедов пользовался у главарей моджахедов неограниченным доверием и никогда, даже в годы независимого существования Ичкерии не был засвечен ни в каких структурах. Сейчас документы у него были в полном порядке, и ни один осведомитель среди чеченцев не мог заложить его в качестве человека, опасного для российских властей.

– Сейчас буду.

Выключив компьютер, Бурмистров глотнул минеральной воды из пластиковой бутылки, заранее извлеченной из холодильника – питье не должно быть ни слишком холодным, ни слишком теплым. Без лишней спешки, с высоко поднятой головой он спустился по лестнице.

Как ухватиться за ниточку, как проложить себе маршрут по чужой, незнакомой территории, не пройдя инструктажа, не будучи ознакомленным с данными агентуры, радиоперехвата, аэрофотосъемки?

А может, это и к лучшему. Коля Красильников был настоящим профессионалом и в напарники ему, скорее всего, дали таких же. Если их расстреляли, не оставив ни одного шанса на спасение, значит что-то не чисто. Скорей всего, произошла утечка – враги знали, где и когда их ждать.

По крайней мере от этого ты застрахован, в России ни одна живая душа не в курсе твоей поездки.

Пока Комбат шагал по бакинским улицам, в голове вертелось разное, но чаще всего слово “деньги”. Они питают любую войну, а такую, как чеченская, в особенности. Они материализуются в оружие, боеприпасы, экипировку, в самих людей, которым надо платить – без денежного обеспечения растают даже отряды самых отъявленных фанатиков.

Где деньги, там люди, которые их тратят, решают, у кого и что закупать. Продавцов нужного товара на рынке хоть отбавляй. Те, кто дает добро на миллионные сделки, как правило, получают благодарность от поставщиков.

Деньги, конечно, вкладываются в недвижимость, оседают на счетах в благополучных странах. Малая часть проматывается – если все без остатка оставлять на завтра, то вряд ли доживешь до светлого дня. Как в Баку тратят деньги? Так же, как и в Москве – в ресторанах, ночных клубах, казино. С проститутками или в чисто мужской компании. Ислам запрещает алкоголь, разврат, азартные игры, но человек – существо многогранное, способное оправдать любые поступки. Работа на пользу “джихада” допускает временные послабления. Тому, кто много усилий прилагает для победы правого дела, Аллах спишет мелкие слабости – наверняка кое-кто успокаивает себя таким образом.

Зажглись фонари. Духота не спала, но солнечные потоки, методично плавящие все вокруг, рассеялись. Появилась праздная, гуляющая публика – в приморских городах особенно принято вечернее хождение по улицам: себя показать, на других посмотреть. Темными чадрами, как в Иране или Афгане, здесь не пахло. На многих девушках яркие блузки с золотыми и серебряными блестками, набеленные лица нарумянены так ярко и демонстративно, что процессия гуляющих походит на праздничное представление. Из открытых магазинов и кафе звучит музыка.