Андрей Воронин - Фаянсовый череп

Вот только Филатов… Филатову все известно, и это плохо. Другой бы на его месте радовался случаю подзаработать, а этот носится со своей хваленой совестью как с писаной торбой. Ох, будут еще с ним неприятности! Он из тех недотыкомок, которым надо разжевывать самые очевидные вещи, а они, выслушав все до последнего слова, разводят руками и говорят: «Все равно не понимаю. Это же некрасиво!»."

"Только его мне и не хватало, – с досадой подумал Мирон. – А главное, расскажи кому-нибудь – засмеют ведь! Главный редактор популярной столичной газеты грызет от волнения ногти, мучительно придумывая, как бы ему половчее объясниться с водителем редакционной машины! Школьников, например, этого бы просто не понял. Он – Зевс, громовержец, что ему какой-то там водитель? Впрочем, водитель водителю рознь. Мирон некстати припомнил трудовую книжку Филатова и некоторые странные совпадения записей в этом интересном документе с нашумевшими в свое время событиями. Если верить этим записям, Филатов уже не раз имел дело с “громовержцами” различного калибра, и все они горько пожалели о том, что недооценили этого человека.

И что это нам доказывает? Это нам доказывает, что мы с вами в глубоком дерьме, уважаемый господин главный редактор. Сидим по уши и с каждой минутой погружаемся все глубже."

Впервые с тех пор, как Филатов переступил порог редакции, Игорь Миронов пожалел о том, что взял его на работу. Как все было бы просто, если бы на месте Филатова вдруг снова оказался Веригин! Сунь ему баксов триста, он и заткнется. Ухмыльнется гаденько, словно знает про тебя что-то нехорошее, и пойдет в ближайший шалман пропивать “гонорар”…

Лифт конвульсивно содрогнулся, замер и, немного помедлив, неохотно раздвинул створки двери. Выходя на площадку, Миронов заметил, что чертов механизм опять остановился, не дотянув добрых пяти сантиметров до уровня пола. “По пьяной лавочке споткнешься – костей не соберешь, – подумал Мирон. – А скоро этот самоходный гроб вообще начнет останавливаться так, что пол окажется на уровне груди. Стремянку надо будет с собой возить. А еще набор инструментов и запас продуктов на трое суток…"

Вспомнив про запас продуктов, Мирон поморщился. Мысли упрямо вертелись вокруг Светлова, который потихонечку робинзонил в домике у озера, не зная, что его уже ищет вся московская милиция и целая армия доброхотов, готовых грудью встать на защиту свободы слова. “Ой-ей-ей, – подумал Миронов. – Что за кашу я заварил? Школьникову хорошо, он останется за кулисами, а когда все это, не дай бог, откроется, в кого станут швырять камни? Правильно, в Игоря Миронова. А за что? Он ведь нормальный парень, не вор и не бандит, не мошенник даже. Просто бывают, знаете ли, ситуации, когда деньги важнее принципов. Или это только нам кажется, что важнее… Вот Филатову, например, ничего не кажется. Он с детства знает, что такое хорошо и что такое плохо. А кому же, угадайте, придется с ним объясняться? То-то и оно, что не вам…"

«Надо бы позвонить ему раньше, чем он сам меня найдет, – подумал Миронов, подходя к своей двери и вынимая из кармана ключи. – Нападение – лучший способ защиты. Кто сказал? Суворов? Да нет как будто… Наполеон какой-нибудь или Юлий Цезарь. Вот ведь незадача! Фраза у всех на языке, а кто ее первый родил, вспомнить, хоть убей, не удается. Надо заодно у Филатова про это спросить. Он – человек служивый, должен быть в курсе.»

Внутри квартиры раздалось истеричное электронное курлыканье телефонного аппарата.

– О боги! – с чувством воскликнул Миронов, цитируя любимого писателя. – И ночью, при луне, мне нет покоя!

«Достали, сволочи, – подумал он, ковыряя ключом в замочной скважине. – Кому же это приспичило?»

Телефон прозвонил дважды, а потом начал громко говорить лишенным интонации низким женским голосом, отчетливо произнося цифры. Этот аппарат с автоматическим определителем номера стоял у Миронова уже давно и начал мало-помалу впадать в маразм – путал номера, неверно показывал время и периодически будил Мирона среди ночи, с нарастающей громкостью гнусаво проигрывая первые такты популярной в свое время песни “Здравствуй, Ленинград”. Однако на сей раз номер показался Мирону знакомым, и он заторопился, даже не успев понять, кто именно звонит.

Уже добежав до продолжавшего названивать аппарата и даже протянув руку за трубкой, Мирон замер, внезапно вспомнив, чей номер он только что слышал. Звонил Филатов, а это могло означать только одно: он уже вернулся и, наверное, посмотрел новости. “Упс, – подумал Мирон с сожалением. – Не успел, значит. А может быть, Филатов все-таки ничего не знает? А звонит просто, чтобы сообщить, что задание выполнено, что добрались они до места без приключений и что все в порядке…"

Мирон посмотрел на часы. Почти восемь, и не утра, конечно, а вечера. Если Филатов не устроил себе долгое купание на озере, что на него, в общем-то, не похоже, он должен был вернуться в город несколько часов назад. Значит, знает… И, если так упорно наяривает по телефону, значит, недоволен. Сильно недоволен, надо полагать. Первым делом заорет в трубку: “Это что за фокусы?! Кого это похитили?!”. И что, скажите на милость, ему ответить?

Миронов осторожно, на цыпочках, прокрался мимо телефона в гостиную. Он отлично знал, как при этом выглядел, поскольку лет с двенадцати старательно развивал в себе весьма полезное умение видеть себя со стороны, но смехотворность собственного поведения в данный момент его не слишком смущала: во-первых, он был один, а во-вторых, разве можно было относиться к сложившейся ситуации серьезно? Что такого, собственно, произошло? Подумаешь, небольшая мистификация общественного мнения… Общественному мнению это только на пользу, да и Светлову свежий воздух не повредит. А что касается Филатова, то он сам виноват: надо легче воспринимать подобные вещи, это экономит нервные клетки. И потом, два взрослых интеллигентных человека всегда смогут между собой договориться…

«М-да, – подумал Миронов, открывая бар. – Кто это у нас тут такой интеллигентный?»

Он давно усвоил простую истину, что высшее образование, происхождение и самое что ни на есть хорошее воспитание вовсе не служат гарантией интеллигентности. Внешними признаками – да, но не более того. Настоящих интеллигентов в этой стране выбили в период с семнадцатого по тридцать девятый, а те, что чудом уцелели, давно разбежались по заграницам и там тихо плачут над судьбами России. Современная российская интеллигенция ведет свое происхождение в лучшем случае от так называемой “красной профессуры”, пришедшей в университеты от заводских станков и корабельных орудий, чтобы заполнить бреши, образовавшиеся в результате красного – опять красного, черт бы его побрал! – террора…