Андрей Воронин - Фаянсовый череп

– Увы. Дразнить сильных мира сего – опасное занятие. Печально это все, Максик. Грустно… В общем, действуй. И не тяни, пожалуйста, дело срочное.

– Естественно, – сказал Караваев. Он с удовольствием докурил сигарету, стоя у окна и глядя на дождь, который уже пошел на убыль. Вон и прохожие появились – натянутые на головы плащи, раскрытые мокрые зонтики, забрызганные грязью ноги…

"Все по плану, – размышлял Караваев. – Все идет как надо. Так, как должно быть. Нужно еще немного поработать, а потом станет по-настоящему хорошо – там, у теплого моря, на мраморной террасе, где почти не бывает дождей и круглый год светит солнце. С повесткой я здорово придумал. Бумажка получилась лучше настоящей, ей-богу. Теперь Вадик минуты лишней в Москве не задержится. Небось уже гонит из города во весь дух, недоумок. Пускай себе гонит, все равно далеко не уйдет.

И старик тоже молодец. Акцию с журналистом он спланировал профессионально, остается лишь довести дело до конца. И мы его доведем, вот только внесем некоторые коррективы в разработанный Владиком план. Коррективы мелкие, но это как при стрельбе на большую дистанцию: отклонение ствола на долю миллиметра дает погрешность в десятки сантиметров, а то и метров. Или как у Рея Брэдбери: раздавил путешественник во времени какую-то доисторическую козявку, вернулся домой, а там – фашистская диктатура…"

Он сунул окурок в пепельницу, посмотрел на часы и подошел к высоченному, сиявшему первозданной белизной холодильнику “Стинол” – единственной красивой и дорогой вещи во всем доме, если не считать японского телевизора, который украшал собой гостиную. Там, в холодильнике, в самой глубине, за батареей пивных жестянок и банок с рыбными консервами, лежала пластиковая коробочка, которую Караваев именовал своей аптечкой. В аптечке хранился набор препаратов в ампулах и таблетках, которым при желании можно было отправить на тот свет или усыпить на долгое время человек сорок. Подполковник поковырялся в аптечке согнутым пальцем, что-то бормоча себе под нос, выбрал ампулу с бесцветной жидкостью, положил ее в нагрудный карман рубашки и спрятал аптечку на место. Закрыв холодильник, он убрал в тайник лежавший на столе пистолет, снова бросил озабоченный взгляд на часы и стал искать ключи от машины. Сегодня была суббота, и через несколько часов Школьников, по обыкновению, должен отправиться на дачу. Максиму Караваеву было просто необходимо побывать там до появления хозяина, чтобы задуманный им план удался.

С утра погода испортилась, и, как назло, снова разболелось плечо. Юрий лежал в постели до последнего, но в конце концов все-таки встал, выпил кофе, умылся и, посмотрев в окно, твердо решил, что проведет этот день, валяясь на диване перед телевизором. Идти никуда не хотелось, плечо ныло, в голову все время лезли неприятные мысли о Светлове. Мирон вел какую-то странную игру, и Юрий с тоской подумал, что его работа в редакции, судя по всему, близится к концу. Даже если он не станет больше высказывать свое мнение по поводу затеянных Мироном махинаций, тот вряд ли забудет имевшую место размолвку. Отношения будут ухудшаться, пока окончательно не испортятся. А если водитель редакционной машины не уживается с главным редактором, не надо долго гадать, кому из двоих придется искать себе новое рабочее место.

"Ну и черт с ним, – решил он. – Подумаешь, потеря! Видно, мне на роду написано мотаться с места на место, нигде подолгу не задерживаясь. Кончатся листки в трудовой книжке, тогда и подумаем о том, чтобы сменить образ жизни. Непрерывный трудовой стаж – не такая важная штука, чтобы из-за нее всю жизнь жрать дерьмо и улыбаться. Кто-то считает иначе, а я к такой “диете” не приучен…

Напиться, что ли? Так ведь неловко как-то – прямо с утра, не успев глаза как следует продрать. И потом, пьянствовать только потому, что тебя не устраивает поведение твоего начальника, – очень скользкий путь. Оглянуться не успеешь, как загремишь на принудительное лечение. Да я ведь принял твердое решение никуда сегодня не выходить."

«Нет худа без добра, – решил он. – Что там по телевизору?»

По телевизору показывали очередной бразильский сериал. Юрий быстро переключил программу и стал смотреть какой-то вестерн. После вестерна он соорудил себе гигантский бутерброд с ветчиной, нашел боевик с Арнольдом Шварценеггером и стал бездельничать дальше. Это оказалось увлекательным занятием, и Юрий не заметил, как прикончил купленный два дня назад килограмм ветчины и три четверти буханки бородинского хлеба.

Потом начались новости, и Юрий снова переключил канал, чтобы не слушать отчета о ходе поисков похищенного какими-то негодяями журналиста Светлова. У него мелькнула мысль выключить телефон, но он не отважился на такой решительный поступок: что-то подсказывало ему, что ситуация может измениться, и он не хотел упустить момент.

Но телефон молчал, как кусок полированного камня. Юрий подумал, что неделя, данная им Мирону, пожалуй, слишком большой срок. А впрочем, решил он, мне-то какое дело? Ну посидит Дима недельку на свежем воздухе, поправится, отдохнет. Да и Лидочка Маланьина неделю как-нибудь выдержит. Зато сколько будет радости, когда ее ненаглядный вернется! И потом, Мирон наверняка что-нибудь придумает, чтобы она не убивалась. Может быть, даже шепнет ей на ушко пару слов. В конце концов, не такая уж это тайна. Что он там плел насчет угрозы жизни Светлова и существованию газеты, пусть остается на его совести. Как-то с трудом в это верится, если честно. Какая там, к черту, угроза? Кому они нужны, эти борзописцы? Тоже мне, потрясатели умов, непримиримые борцы за свободу слова и соблюдение прав человека…

Юрий выбросил из головы редакционные дела и сосредоточился на телевизоре. Результат не замедлил сказаться: через час Юрий почувствовал, что у него слипаются глаза. Боль в плече к этому времени утихла, на диване было мягко и уютно. Юрий перестал сопротивляться и задремал под убаюкивающее бормотание включенного телевизора, успев подумать, что денек получился еще тот – пустой и совершенно никчемный.

Видимо, под влиянием недавнего разговора со Светловым ему приснилась какая-то чепуха: будто бы он снова курсант и должен совершить ночной прыжок с парашютом на лес, а вместо парашюта у него на плечах легкомысленный туристский рюкзачок ярко-оранжевого цвета, набитый почему-то тугими пачками газет. Но это бы еще полбеды; опустив глаза, Юрий замечает, что на груди у него вместо привычного “Калашникова” болтается на узеньком ремешке пластмассовый игрушечный автомат с лампочкой в стволе и надписью “Огонек” на голубом корпусе. “Обалдели вы все, что ли? – с обидой говорит он инструктору. – Я вам не клоун, чтобы в таком виде прыгать.” Инструктор поворачивает голову, и Юрий видит лицо Мирона. “Ничего, старик, – говорит Мирон, – положись на меня. Так надо, понял? Главное, когда приземлишься, не забудь раздать газеты. Это экстренный выпуск. И хватит болтать. Приготовиться!"