Андрей Воронин - Голос ангела

– Боюсь я, чтобы с Кузьмой чего не случилось. Нервный он стал.

– Где он сейчас?

– На рыбалку поплыл. Еще темно было.

– И до сих пор не вернулся? – удивился Цирюльник, взглянув на часы.

– Не знаю. Я ничего не знаю! Сказал, на рыбалку. Еще даже светать не начало.

– Он вам так сказал? Это точно?

– Не знаю. Посмотрите, если лодка стоит у причала, значит, уплыл, а нет – сами ищите, – женщина закрыла ладонями лицо и заплакала, затем испуганно глянула на Холмогорова и побежала к дому.

Недоброе предчувствие кольнуло советника патриарха в сердце.

– Идем, – сказал Андрей дрогнувшим голосом.

Тропинкой двое мужчин спустились к сараю. Лодки у мостков не оказалось.

– Точно, на рыбалку уплыл, – проговорил Цирюльник.

Холмогоров шагнул к причалу, и тут ему показалось, будто кто-то смотрит ему в спину. Он обернулся. Дверь в сарай была приоткрыта.

– Как, по-вашему, человек закрыл бы дверь на замок?

– Такой человек, как Пацук, обязательно.

Я тут постою, вы сами посмотрите, – пролепетал церковный староста, но затем взял себя в руки и пошел рядом с Холмогоровым. – Цирюльник вошел в сарай, увидел висевшего в петле Пацука, вскрикнул, отшатнулся, чуть не сбив с ног Холмогорова, и тут уже закричал во весь голос, оказавшись лицом к лицу со вторым мертвецом. Мертвый Стрельцов, облепленный пиявками, посиневший, распухший, представлял собой страшное зрелище.

Церковный староста пулей вылетел из сарая и, упершись рукой в дощатую стену, перегнулся пополам. Его рвало, буквально выворачивало наизнанку, он кашлял, не успевал вдохнуть и вновь корчился.

Холмогоров прикоснулся к Пацуку. Тот был уже холодным, хотя руки еще не успели окоченеть. Он подошел к верстаку, на котором лежала белая, перепачканная с одной стороны в ржавчину материя. Не прикасаясь к ней, внимательно рассмотрел.

"Та самая, на которой отец Михаил фотографировал оклад”.

Она еще хранила форму оклада, который был в нее завернут: чуть вытянутые четыре уголка, в них темные следы серебра.

Советник патриарха вышел наружу. Цирюльник уже немного пришел в себя, сидел на корточках и тяжело дышал, прижимая ладони к горлу.

– Это Пацук?

Церковный староста кивнул.

– И Стрельцов?

– Да, – выдавил он из себя. – Надо жене сказать.

– Сперва надо вызвать милицию, – Холмогоров вытащил телефонную трубку и сообщил в отделение, что он и церковный староста обнаружили два трупа.

По тропинке к сараю, покачиваясь, шла жена Пацука, уже понявшая, что произошло, но боявшаяся услышать об этом. Она вопросительно посмотрела на Холмогорова.

– Вам этого лучше не видеть, – мягко сказал он.

– Я знаю, я чувствовала, – прошептала она. – Он повесился?

– Да.

– Он так переживал в последние дни… Женщина добрела до сарая, постояла у двери, боясь заглянуть внутрь.

– Лучше вам этого не видеть, – повторил Холмогоров.

И жена Пацука послушно опустилась на лавку.

– Почему? Почему? – тупо спрашивала она, ни к кому конкретно не обращаясь.

Вскоре приехала милиция. На этот раз уже не на мотоцикле с коляской, а солидно, на новеньком “Опеле-Вектра”, вероятно конфискованном, потому как на крыше была прикручена старая мигалка, наверняка от добитых “Жигулей”, – трещины в пластмассе были залеплены скотчем. Последний раз взвыла сирена, мигалки так и остались гореть.

Майор Брагин, начальник райотдела милиции, выбрался из автомобиля последним. Он хоть и был довольно молодым, но держался с солидностью пятидесятилетнего мужчины, занимающего ответственную должность. Коллеги без него ничего не предпринимали.

Подумав, Брагин сунул церковному старосте руку, даже не сжал пальцы, но обозначил приветствие кивком. На Холмогорова майор посмотрел без особой любви, но с уважением. Тоже кивнул. Должность Холмогорова для милицейского майора представлялась абсолютно непонятной. Вроде бы тот ни за что не отвечает, людей в подчинении у него, судя по всему, нет.

Еще по военным фильмам майор Брагин помнил, что советники были у командующих армиями, фронтами, у королей и императоров, даже у действующих президентов существует целый штат советников. “Хрен его знает, что советник может нашептать на ухо своему шефу!"

Отлучения от церкви майор не боялся, он даже не был крещеным, хотя на праздники в последние годы в церковь зачастил. Все местное начальство туда ходит, значит, и ему положено.

Свечку в храме майор держал так, как держат рюмку, креститься же его научил председатель райисполкома, солидный, вечно потный мужчина.

"Принес тебя черт в наши края! Сидел бы в своей Москве”, – подумал Брагин, разглядывая черное одеяние Холмогорова и аккуратную бороду. Его брюки, ботинки являли собой образец аккуратности, словно мужчина сошел с обложки глянцевого журнала.

Брагин посмотрел на собственные башмаки, на помятые брюки с вытянутыми коленями.

"Столичная штучка, – подумал он, – при случае я тебе покажу, кто в доме хозяин”.

– Натоптали, наследили, не знаете, что ходить здесь нельзя, не положено! А еще люди образованные, называется.

– Не зашли бы мы в сарай, ничего бы не увидели и вызывать милицию было бы некому, – пробормотал церковный староста.

– Сержант, а ты что рот открыл, мух ловишь? Огороди место, всех посторонних – вон отсюда, сейчас приедут эксперты.

Майор Брагин был горд, что может сказать “огороди”. В июле вместе со старым компьютером райотдел получил из Минска двести пятьдесят метров ярко-желтой ленты. Ею торжественно огораживали места происшествий, но перед отъездом милиции аккуратно сматывали: оставь такую ленту на ночь – ее утащат. Сержант натянул ленту, привязывая ее где к кусту, где к дереву; возле тропинки, не найдя естественной опоры, воткнул грабли черенком в землю. На грабли тут же села старая ворона и трижды громко каркнула.

– Прогони сволочь! – рявкнул раздосадованный майор, трижды плюнув через левое плечо.

Его рука сама потянулась к кобуре, спрятанной, как у сотрудников спецслужб, на кожаных ремнях под пиджаком.

Если бы не посторонние, майор Брагин пульнул бы в птицу не задумываясь, только перья полетели бы в разные стороны. Но стрелять в черте города, при церковниках он не отважился. Запустив руку под полу пиджака, майор устыдился своего порыва и почесал бок. Ворона издевательски разглядывала милиционеров, почесывая клюв лапкой, потом лениво замахала крыльями, с криком сорвалась с грабель (те зашатались, задрожали) и сделала вираж. Все присутствовавшие провожали ее взглядом.

Ворона совершила задуманное со второго захода: птица произвела точное “бомбометание”.

Помет угодил сержанту на фуражку, широкую, как аэродром. Сержант стоял неподвижно, боясь снять головной убор.