Михаил Зайцев - Час крысы

Облизнув сухим языком немеющие губы, Павел накинул на голову остатки рубашки, чтоб обеспечить хоть какую-то защиту, хотя бы лицу, от летающей сволочи, и весь сосредоточился на ударах сталью о железо. Он барабанил в дверь, как ему самому казалось, очень и очень долго, и вот, наконец, за дверью послышались шаги. Павел стряхнул с головы лоскуты рваной рубахи, отступил на шаг, собрался прохрипеть по-английски... Он и сам не знал, что надо хрипеть. Например, прохрипел бы, что является советским подданным и требует немедленно связаться с посольством СССР. Он бы прохрипел про свои права, на худой конец, про право на глоток воды. Он бы сумел выдавить из Сахары в горле членораздельные звуки, наверное, сумел бы, если бы пришедший на стук человек стал с ним разговаривать. Но Павел даже не рассмотрел толком, кто пришел, что за чин — дверь, скрипнув запорами, скрипя петлями, отворилась, в каменный мешок ворвался водопад слепящего света, и деревянная дубинка ударила по темечку измученного матроса Лыкова. И узник пал лицом в засохшие экскременты. И у насекомых начался пир...

...Очнулся Павел от качки, свежести легкого бриза и запаха океана. Он так и не узнал никогда, сколько часов, а быть может, и суток, провел в забытьи. Может быть, он иногда приходил в чувство, лежа в карцере-душегубке, но не запомнил этих кратких проблесков сознания. А сейчас он лежал на палубе небольшого катера. Он и еще несколько чернокожих арестантов. А вдоль бортов сидели на корточках, сжимая в руках допотопные карабины, негры-конвоиры в форме, слегка отличной от полицейской.

Павел приоткрыл правый глаз, левый заплыл окончательно и категорически отказывался открываться. Чесалась нещадно распухшая, истерзанная насекомыми скула. Противно ныла шишка на темени, болела голова, на губах было солоно и мокро. И тело ощущало, хоть и слабо, соленую влагу. Павел догадался, что его недавно окатили водой, скосил глаз и увидел валявшееся неподалеку ведро на веревке. Увидел и улыбающихся конвоиров. Пара из них улыбалась особенно широко. Эта пара глядела на оживающего Павла, как победители тараканьих бегов на оправдавшего их надежды прусака. Павел увидел и скривившиеся в досаде лица двух других конвоиров, и то, как эти раздосадованные достают из нагрудных карманов мятые купюры. Павел догадался — пара радостных спорила с парочкой раздосадованных — очухается белый или его предстоит волочь с катера так же, как и на катер.

Павел поднатужился, ему удалось приподнять голову. Живучий белый узрел, куда везет его утлое суденышко: в форт-тюрьму.

Мог ли несколько дней тому назад русский матрос Лыков предположить, что ему доведется рассматривать сей старинный форт одним глазом, лежа на палубе тюремного катера? Совсем недавно он смотрел на далекий форт-остров, расположенный вдали от основного фарватера, ведущего в порт, смотрел с борта «Академика Келдыша» и слушал трепотню Валерки, который уже бывал в этих водах. Скупой на слова Валерка коротко и по делу рассказывал про порт, город на горизонте и обмолвился про форт, который построили еще колонизаторы, а сейчас там местная тюрьма. И Лешка, помнится, сравнил форт с островом-тюрьмой из любимой книги про графа Монте-Кристо.

На самом деле тюрьма в океане более походила на ту постройку, которую российские телеманы смогли рассмотреть десять лет спустя в серии передач «Форт Баярд».

За стенами крепости имелись большой двор для заключенных и дворик поменьше, административный. По сути, форт был одной здоровенной замкнутой стеной-домом. В толще стены имелись жилые и подсобные помещения, по вертикали она делилась на этажи-ярусы.

Администрация и охранники занимали все этажи-ярусы, кроме первого — вокруг двора для зэков. Двери многочисленных камер располагались по периметру этого двора, и днем они были открыты, днем зэки свободно перемещались по своей вотчине, до тех пор, пока с яруса-галереи над камерами не поступал сигнал отбоя. Приказу подчинялись сразу и безоговорочно все, кроме ЗК, сотрудничавших с администрацией.

У нас, в России-матушке, сотрудничающих с администрацией ЗК называют «козлами», и они являются антиподами «блатных». Здесь же, на этом веселом острове, «козлов» назначали тюремные блатные авторитеты. Местные «козлы» закрывали засовы камер под бдительными взглядами с верхнего яруса. Задвинув все засовы со стороны двора, «козлы» уходили в свою камеру, и во дворик спускались охранники, дабы запереть их. А утром «козлов», и только их, охрана выпускала. И они шли вместе с вертухаями за водой и хавкой для прочих ЗК. Они заносили во двор дневной рацион провизии, и за ними закрывалась решетка с прутьями толщиной в руку. Решетка блокировала единственную лестницу на второй ярус. «Козлы» отпирали камеры товарищей по несчастью, угодивших на этот остров-мышеловку. Впрочем, большинство арестантов они и делегировавшие их авторитеты таковыми «товарищами» не считали. Тюремное большинство жило впроголодь и постоянно мучилось от жажды. Представители этого большинства ссорились за привилегию выноса экскрементов и трупов, что поощрялось лишним глотком воды. Жизнь большинства зэков не стоила и цента.

Когда на остров-тюрьму привозили свежую порцию живого и полуживого человечьего «мяса», то всех загоняли по камерам, как это делалось перед сном. Всех, кроме «козлов», разумеется. Двуногое мясо заводили или вносили во двор, решетка закрывалась, и «козлы» отпирали камеры. И вновь в замкнутом пространстве двора наступал беспредел. Охранники со второго яруса наблюдали за подопечными с любопытством, но никогда в дела зэков не вмешивались. Никогда, что бы ни происходило внизу, в этом африканском тюремном аду.

Павел самостоятельно прошел весь путь от пирса до двора, где ему предстояло жить, а для начала выжить. Его шатало, он волочил ноги, шаркал подошвами, однако шел, как зомби. И тлеющий уголек сознания зомби-Лыкова удивлялся, что ноги передвигаются, а тело держит относительное равновесие, что удается преодолевать все подъемы и спуски.

Войдя в тюремный двор, Павел прислонился к железным прутьям закрывшейся за спиной решетки. Его черные попутчики-арестанты отошли в сторону. Они предпочли держаться подальше от белого. «Козлы», мельком поглядывая на вновь прибывших соплеменников и внимательно на «белую ворону», быстро сновали от одной запертой камеры к другой, открывали, щелкали тяжелыми засовами. Разумеется, в первую очередь они выпускали своих авторитетных хозяев.

Павлу светило в глаз солнце, он прикрыл единственное послушное веко, и его вспотевшая спина заскользила по прутьям двери-решетки. Он опустился, присел на корточки, уронил голову на грудь.

Он был еще слишком слаб после длительного обморока в карцере-душегубке. Короткий переход его измотал, как будто не сотни метров пришлось прошагать, а на Эверест взбираться. Павел слышал, как двор наполняется звуками незнакомой речи. Он услышал, как звуковое волнение приближается, точно прилив, и вздохнул глубоко. В больной голове отсутствовали мысли, но белый человек в черной тюрьме спинным мозгом чувствовал, что грядет опасность, и, подчиняясь примитивным рефлексам, готовился к драке.