Андрей Воронин - Пощады не будет никому

«Больные стучат робко, как бы просятся, почти скребут по двери, как запертая в ванной комнате кошка. Начальство стучит нагло, если вообще стучит, и мгновенно открывает дверь, не дождавшись ответа. Тамара стучит осторожно, но уверенно».

А этот стук классифицировать по своей системе Рычагов не смог. Стучали просто-напросто аккуратно, как стучит молоточком сапожник, забивая маленький гвоздик с золоченой шляпкой.

«Легкий стук, аккуратный. Кто бы это?» — удивленно пошевелил бровями Геннадий Федорович.

Ему в этот момент видеть никого не хотелось, но в то же время ему стало и любопытно. Любопытство он еще не утратил.

— Да, войдите, — отчетливо произнес он, придвигая к себе стопку бумаг, чтобы в случае чего сделать вид, будто он занят срочной работой и распрощаться с посетителем как можно скорее, если, конечно, тот его не заинтересует.

Дверь открылась тоже аккуратно. Из-за нее выглянул Клаус Фишер. Рычагов тут же отодвинул бумаги в сторону. Перед немцем ему хитрить было нечего.

— Привет.

— А, Клаус, заходи!

Тот зашел, раскрасневшийся, явно с мороза, довольно потер руки. Тут же потянул к себе масляный калорифер и зажал его между коленями.

— Новость есть.

— Надеюсь, хорошая? — Рычагов закрыл дверь в кабинет и распахнул дверцу сейфа, вытащил оттуда коньяк и две маленькие рюмочки.

Немец тут же выставил перед собой ладонь с растопыренными пальцами.

— Нет, Геннадий, пить я сейчас не буду. А новость… черт ее знает, хорошая она или плохая… Ты уже подготовил деньги к отправке?

— А что там готовить, — ухмыльнулся Рычагов, предвкушая, что дело сдвигается с мертвой точки и он сможет переправить деньги.

— Мы уезжаем сегодня.

— Какого черта? — растерялся Рычагов. — Во сколько? Кто так распорядился?

— Ну, не я же главный в нашей миссии! Прислали факс, что к рождественским праздникам собрали еще одну партию гуманитарной помощи.

— Черт бы их побрал!

— Ничего страшного, Геннадий, после Нового года я опять буду здесь, как раз привезем гуманитарку к православному Рождеству. Если хочешь, я могу забрать деньги прямо сейчас. Но ты учти, рождественские каникулы они и в банках, и у деловых людей, с которыми я договаривался, так что деньги пролежат без движения почти две недели. А мне придется уезжать перед православным Рождеством вновь. На кого я их там оставлю, не суну же под кровать, чтобы жена их оттуда шваброй вытащила?

Рычагов сидел задумавшись. Он вспомнил слова Дорогина, который советовал ему никогда не спешить.

— Может, ты и прав, Клаус. Хотя, честно признаться, мне не терпится переложить ответственность на тебя.

Доктор Фишер засмеялся:

— Я тоже хотел бы, чтобы все провернулось быстрее.

Мне самому хотелось бы уехать вместе с тобой, как-никак мы много хорошего сделали вместе. Но так уж получается… Так что, извини. Давай прощаться, ночью я уже буду в дороге, наш конвой уходит.

— Спасибо за то, что доставили, — Рычагов крепко пожал руку Фишеру, и мужчины улыбнулись друг другу.

— Смотри не передумай, — Клаус погрозил ему пальцем, — а то еще найдешь себе более надежного партнера.

— Надежнее тебя нет.

Фишер выглянул в коридор и тут же закрыл дверь:

— К тебе твоя женщина идет.

— Тоже неплохо.

— Я пошел, не буду мешать.

Фишер исчез, а Рычагов подошел к окну. Он слышал, как открылась дверь, как вошла Тамара, на этот раз без стука, но даже не обернулся. Он смотрел, как Клаус садится в микроавтобус и выезжает со двора больницы. Следом за ним поехали два маленьких грузовичка, машины «Скорой помощи» остались как подарок больнице.

«Эх, может, зря не отправил? Может, стоило рискнуть? Жгут деньги руки», — подумал Рычагов, когда Тамара остановилась рядом с ним.

Если бы это происходило раньше, всего какую-нибудь неделю назад, то женщина непременно обняла бы Рычагова за шею, поцеловала бы в ухо. Но этого не случилось. Рычагов ждал, затем резко повернулся и сказал:

— Гав!

Тамара вздрогнула от неожиданности.

— От Лютера научился? — наконец-то нашлась она и рассмеялась.

— Устал я что-то, — он потер виски и махнул рукой, — к черту работу! Давай сварим кофе…

— Нет, не придется тебе, Геннадий Федорович, пить кофе.

— А что такое?

— Плохо стало больному из пятой палаты, я поэтому и прибежала.

— А мне что, по-твоему, хорошо?

Подобное услышать Тамара не ожидала. Слишком странным в последнее время стал доктор Рычагов. Если бы раньше ему кто-то сказал, что его пациенту стало плохо, упало давление или подскочило, то он тут же бегом бросился бы в палату и собственноручно принялся бы все изучать, делать назначения. А сейчас Рычагов остался абсолютно спокойным, почти безучастным.

— И что ты предлагаешь — бежать и спасать? — наконец спросил он у своей ассистентки.

— Тебе не жалко работы, которую ты в него вложил?

— Я столько вкладываю в них работы, а люди все равно умирают.

— Ты же сам говорил, Геннадий, что ты не Господь Бог.

— В отделении есть и без меня кому заниматься больными. Он же не один?

— Конечно, готовят к операции.

— Когда начнут, я зайду в операционную. Только предупреди, пожалуйста, чтобы анестезиолог был внимателен, и посмотри, трезвый ли он.

— Трезвый, — сказала Тамара.

— Ну тогда я спокоен. А трезвый он потому, что бедный, — со злостью сказал Рычагов.

— А может, потому что честный?

— Честный? — выпалил Геннадий Федорович. — Он-то честный? Да он, если увидит кошелек, выпавший из кармана старухи, тут же его подхватит и сделает это так артистично, как может сделать только фокусник. А ты говоришь о какой-то его честности! Нет здесь, Тамара, честных людей.

— А ты? — спросила женщина, глядя прямо в глаза Геннадию Федоровичу.

— Я устал быть честным.

— Даже со мной? — спросила Тамара.

— И с тобой тоже, — безучастно промолвил Рычагов.

Тамара резко развернулась. Рычагов посмотрел ей вслед, на красивые бедра, на тонкую талию, на длинные ноги.

"Опять она ходит на шпильках.., и холода не боится в этой чертовой больнице, в этой чертовой медвежьей норе. Почему я сейчас с ней поругался, зачем обидел?

Кто-кто, а она мне ничего плохого не сделала. Ай, ладно, — тут же успокоил себя доктор, — со старой жизнью надо порывать. Не стану же я брать ее с собой, я ей предложил, она отказалась. У нее здесь дела, родители, вот пусть с ними и остается. А я уеду. К черту. Весь этот снег, все эти елки-палки, всех этих больных, пенсионеров, инвалидов, бандитов, преступников, милицию…

Надоело!"

Рычагов открыл сейф, взял бутылку с коньяком, уже открытую, и, даже не налив в рюмку, сделал несколько глотков из горлышка, пожевал лимонную дольку с засохшей коркой и отправился в операционную. Он пришел, как всегда, вовремя.