Андрей Воронин - Утраченная реликвия...

В это время забрызганный грязью «жигуленок» знакомо заквохтал стартером, завелся, газанул и с натужным ревом сорвался с места, как будто участвовал в гонке с призом в миллион баксов. Он стремительно скрылся за углом, оставив Валерия гадать, что это было; недоразумение? сон? бред?

Ответ на этот вопрос мог дать Дракон, и Бондарев поспешил к магазину. Здесь его поджидал очередной сюрприз в виде неплотно прикрытой двери, которая, по идее, должна была быть заперта на замок. В зеркальном стекле Валерий поймал свое отражение – встрепанный, замерзший, красноносый, рожа удивленная и глаза по пятаку… В следующее мгновение он потянул дверь на себя, и отражение поехало в сторону.

Первым делом в ноздри ему ударил запах – до боли знакомый, но настолько неуместный здесь, в антикварной лавке, что Валерий не сразу его опознал. Лишь когда из-под его ноги, зазвенев по выложенному каменными плитами полу, покатилась гильза, Бондарев сообразил, что обоняет кислый запах пороховой гари.

Его ладонь сама собой нырнула за левый лацкан пиджака, нащупывая под мышкой рукоятку пистолета, ноги согнулись в коленях, настороженно пружиня, а глаза побежали по кругу, отмечая следы беспорядка: расколотую витрину, прошитый пулями прилавок красного дерева, покосившуюся картину на стене, открытую настежь дверь кабинета…

Дракона он увидел последним, хотя тот лежал у него под ногами, придавив спиной опрокинутое чучело рыцаря – не чучело, собственно, а просто насаженные на шест пустые латы, которые теперь раскатились по полу, напоминая груду мятой жестяной посуды неизвестного предназначения. Пиджак Дракона был распахнут, открывая взору щегольские желтые ремни наплечной кобуры, галстук сбился набок. Рубашка под ним была в клочья изорвана пулями и вся, от воротника до брючного ремня, пропиталась кровью. Глаза Дракона были широко, удивленно распахнуты, во лбу чернело аккуратное круглое отверстие – след контрольного выстрела. В далеко откинутой правой ладони Дракона лежал его неразлучный «стечкин» – насколько мог судить Валерий, даже не снятый с предохранителя. Из-под спины убитого – ясно, что убитого, потому что с такой вентиляцией в башке люди не живут, не научились они еще так жить – натекла целая лужа крови. Валерий заметил, что носок его ботинка стоит прямо в этой луже, передвинул ногу и как-то вдруг сообразил, что там, на улице, слышал вовсе не отбойный молоток. Дракона изрешетили пулями на боевом посту, пока он, Валерий, давясь и чавкая, торопливо жрал чебуреки в воняющем прогорклым маслом шалмане, а потом не спеша нюхал кислород в двух шагах от места перестрелки, за углом…

– Твою мать, – с тоской произнес Валерий Бондарев и, понимая, что уже слишком поздно, все-таки вынул из кобуры пистолет и поставил на боевой взвод.

Так он и двинулся к открытой двери кабинета – с пистолетом в одной руке, мобильным телефоном в другой и с холодной тяжестью на сердце.

Лев Григорьевич Жуковицкий явился в лавку к самому открытию, пребывая в весьма дурном расположении духа. Дурные предчувствия одолевали его уже третий день подряд, в голову лезли какие-то нелепые мысли, и он уже был не рад, что связался с Байрачным. Что он будет иметь с этого дела, кроме нервотрепки? Пару статей в прессе, которые никто не прочтет, коротенький репортаж в выпуске телевизионных новостей, о котором все забудут раньше, чем он закончится, да, быть может, благодарственный молебен – пшик, чепуха, сотрясение воздуха в мире, где ценятся только деньги. Коллеги сочтут его выжившим из ума стариком, под занавес решившим разок стать в благородную позу, церковники скажут спасибо, а потом начнут приставать со своими душеспасительными речами… Витенька Ремизов его теперь ненавидит и будет пакостить ему при первом же удобном случае, а Байрачный… Что Байрачный? Он даже ни разу не позвонил, как будто Лев Григорьевич его чем-то обидел.

Собственно, Байрачный был нужен Льву Григорьевичу, как прострел в пояснице. Никакого удовольствия от общения с этим заживо гниющим полутрупом антиквар Жуковицкий не испытал; более того, после той памятной встречи у него осталось ощущение, что он таки подцепил в наполненной болью и запахом лекарств квартире Байрачного парочку голодных бацилл и что бациллы эти уже активно взялись за работу. Это была, конечно, ерунда, но эта ерунда упорно преследовала Льва Григорьевича днем и ночью. Правда, к воскресенью это наваждение уже немного рассосалось, чему поспособствовал коньяк, – и Лев Григорьевич взял себя в руки настолько, что перестал опасаться подхватить несуществующую раковую бациллу через телефонную трубку. В конце концов, созвониться с Байрачным было необходимо, хотя бы для того, чтобы поставить его в известность о предпринятых шагах. Льву Григорьевичу случалось нарушать свои обещания, и притом не раз, – бизнес есть бизнес, и кто не хитрит, тот не выживает, – но слово, данное умирающему правнуку есаула Байрачного, антиквар Жуковицкий намеревался сдержать и сразу же предпринял конкретные шаги в этом направлении. Где-то в начале недели он ждал экспертов из Троице-Сергиевой лавры, которые должны были дать окончательное заключение по поводу иконы. Это была новость, которой следовало непременно поделиться с Байрачным, и, преодолев остатки внутреннего сопротивления, Лев Григорьевич все-таки набрал записанный в телефонной книжке номер.

И – ничего. Длинные гудки все тянулись и тянулись в трубке, и после десятого или одиннадцатого гудка Жуковицкий прервал связь. Он ненавидел хамов, которые способны названивать человеку по полчаса. Раз никто не отвечает, значит, либо никого нет дома (что в случае с Байрачным начисто исключалось), либо с тобой не хотят разговаривать. К тому же Байрачный мог спать после укола, или плохо себя чувствовать, или… Или что угодно.

В конце концов, так ли уж он был необходим, этот звонок? Лев Григорьевич дал слово, и он это слово сдержал – целиком, до последней буковки. Стоило ли этим хвастаться перед больным человеком, которому самое время думать о душе? Пожалуй, не стоило.

Все это было так, но после звонка, на который никто не ответил, в голову Льву Григорьевичу внезапно пришел один вопрос: а откуда, собственно, Витенька Ремизов узнал, что икона покинула квартиру Байрачного?

Ведь он звонил Льву Григорьевичу, пребывая в полной уверенности, что Любомльская чудотворная находится у него…

«Странно, – подумал тогда Лев Григорьевич. – Странная получается штука: Ремизов позвонил буквально через два часа после встречи с Байрачным, а вот сам Байрачный вдруг перестал отвечать на звонки…»

Тут ему вспомнились слова Ремизова о паранойе, свойственной умирающим, и он подумал, что мальчишка прав. Паранойя – вещь заразная, и если он, Лев Григорьевич Жуковицкий, и подцепил что-нибудь в квартире Байрачного, то вот именно паранойю, а никакой не рак.