Валерий Горшков - Реаниматор

— Вы уверены?!

— Отец терпеть не может любые подделки. Если мебель, то из натурального дерева, а не из опилок. Если табак, то высшего качества. Если продукты, то без консервантов и прочей химии. Если автомобиль, то «ягуар», специальной ручной сборки. Эта черта его характера проявляется буквально во всем... А через сутки после ограбления в спальне отца появилась икона, как две капли воды похожая на украденную. Ее фото не раз показывали по телевидению. Значит, это оригинал, понимаете?! Только, отец Павел... Мы договорились. До освобождения Леши вы не станете сообщать в милицию о местонахождении Тихвинской Богородицы. Если отец, зная, что лучшие сыщики города брошены по следам убийц, рискнул повесить икону в доме, значит, он сделал это

навсегда и полностью уверен, что никому даже в голову не придет искать пропавший образ на его вилле! Так что никуда она не денется!

— Хочется верить... А насчет остального — не волнуйтесь. Я умею держать язык за зубами, — твердо пообещал я. Хотя первым, импульсивным, желанием было как можно скорее позвонить майору Томанцеву. Занимаясь расследованием, он имел все полномочия поднять по тревоге группу спецназа, способную штурмом взять дом авторитета и, обнаружив похищенную реликвию, тем самым получить все основания для привлечения Тихого к делу. Томанцев и его парни с вероятностью девяносто девять из ста выбили бы из «несгибаемого» авторитета имя организатора ограбления, а тот в свою очередь заложил бы как миленький непосредственных исполнителей шабаша и убийц...

Но поступить таким образом — значит поставить крест на побеге Гольцова и нарушить данное Алене слово...

Когда же девушка поведала мне детали целиком придуманного ее ушлым, повинным во многих смертных грехах родителем плана вызволения Реаниматора с острова, я вынужден был признать, что в нем, простом, как три копейки, действительно нет ни одного изъяна. Конечно, было множество «если», но даже с их учетом шанс Алексея в ближайшие два-три месяца оказаться на свободе и с помощью «тестя» затеряться в лабиринте большого города, казался не таким уж маленьким. Оставалось надеяться, что старик, когда его и неизвестного пока мне организатора преступления возьмут с украденной иконой и раскрутят на полную катушку, так и не догадается, что сдала их криминальный тандем родная дочь. Впрочем, я не сомневался, что оградить Алену от подозрений такому опытному оперативнику, как Томанцев, было вполне по силам...

Мы проговорили с девушкой в общей сложности больше полутора часов. Письмо с планом побега оказалось у Алены с собой — пухлый заклеенный конверт, пронести который через КПП тюрьмы я мог только при соблюдении крайних мер предосторожности. Слава богу, с молчаливого согласия контролеров я, единственный на острове, кроме подполковника Саенко, уже давно был избавлен от необходимости личного досмотра.

Прежде чем расстаться, я не удержался и сказал, испытующе глядя на воодушевленную моим согласием Алену:

— Если твоего отца посадят в тюрьму, то дом и большую часть денег, возможно, конфискуют. Трудно придется, особенно первое время.

— Что-нибудь придумаю! — с вымученной улыбкой сказала Алена, вставая со скамейки и накидывая на плечо ремешок сумочки. — Главное, чтобы Леха был с нами. Втроем мы уж точно не пропадем. Конечно, в Питере ему оставаться нельзя. Так что, скорее всего, мы уедем за границу. Куда — пока не знаю. Рано еще об этом думать... Значит, если вдруг что, я жду вашего сообщения на электронную почту? — еще раз уточнила дочь авторитета.

Я молча кивнул...

Вскоре черный «мерседес», в который села Алена, сорвался с места и скрылся из виду, влившись в бегущий по Невскому плотный поток автомобилей. Осенний город неуклонно погружался в сумерки. Зажглись тысячи разноцветных огней.

Я покинул Катин садик и пешком направился к Московскому вокзалу, недалеко от которого находилась квартира младшего брата Томанцева...

Весь последующий вечер и всю бессонную, бесконечную ночь со мной происходило что-то необычное. Я то и дело порывался поднять телефонную трубку, связаться с майором и, полагаясь на наши доверительные отношения, сообщить о том, что мне стало известно. Но каждый раз сдерживал себя, убеждая свое вопившее в голос второе «я», что даже если мне удастся уговорить майора до поры до времени не предпринимать в отношении Тихого никаких активных действий, Томанцев, узнав о причастности Тихого к ограблению, наверняка отдаст распоряжение скрытно вести за авторитетом круглосуточное наружное наблюдение. А наружка запросто может проколоться, и тогда, звериным нюхом почуяв опасность, Тихий запросто спрячет икону, откажется помогать в совершении побега «зятя» Гольцова и, что называется, заляжет на дно...

В начатой Аленой и поддержанной мной игре по-крупному ставки были слишком высоки, для того чтобы идти на необдуманный риск.

...Я пробыл в Санкт-Петербурге еще день, поблагодарил майора за жилье, выразил уверенность, что совместному следствию милиции и ФСБ все-таки удастся выйти на след убийц, и на следующий вечер поездом вернулся в Вологду, где меня встречал Андрей Каретников.

Только через неделю, чтобы не привлекать ненужного внимания, я навестил Леху, которому в мое отсутствие, как оказалось, опять крепко досталось от контролеров. Я передал ему конверт, предупредив о необходимости избавиться от письма немедленно после вдумчивого его прочтения. Я был уверен, что Алена обо всем написала ему сама, поэтому не стал сообщать ни о варварстве в храме, вынудившем меня срочно выехать в родной город, ни о маленьком Петруше, его сыне. О том, что в конверт вложена цветная фотография улыбающейся блондинки с голеньким кудрявым карапузом на руках, я узнал от Лехи гораздо позже..

Несмотря на все мои настойчивые просьбы и предостережения, Алексей наотрез отказался уничтожить снимок, да и само письмо тоже. Остается только гадать, как ему удавалось прятать свои сокровища от контролеров, регулярно обыскивавших камеры и одежду заключенных, на протяжении последующих трех месяцев и в конце концов забрать с собой, когда по рапорту начальника тюрьмы подполковника Саенко на Каменный срочно прибыли двое следователей из Генеральной прокуратуры и Леху в наручниках и кандалах, под охраной четырех вооруженных бойцов погрузили в автозак и увезли в Петербург для проведения беспрецедентного следственного эксперимента по громкому, два года назад взбудоражившему всю северную столицу розыскному делу...

Как позже сообщил мне подполковник Саенко, «заключенный № 160» неожиданно признался, что был непосредственным исполнителем заказанного его покойным боссом, Александром Мальцевым, убийства депутата Государственной Думы, петербуржца Михаила Толмачева, до сих пор официально считавшегося пропавшим без вести. И Гольцову предстояло на месте показать, как и где он убил депутата и куда спрятал тело. Назвать точный адрес по памяти он не мог, зато выразил полную уверенность, что опознает место захоронения зрительно. На вполне логичный вопрос следователя, что заставило его признаться в преступлении, Гольцов ответил дословно следующее: «Расстрел все равно отменили, начальник, а больше, чем дали, уже не вкатят! Скучно тут, захотелось в последний раз в жизни на свободу хоть одним глазком посмотреть! А вам, кровь из носу, нужно раскрыть эту мокруху! Так что не пудри мне мозги, командир, надевай „браслеты“ и погнали в круиз! Пока я не передумал и не отказался от своих показаний...»