Андрей Таманцев - Пропавшие без вести (Кодекс бесчестия)

— Владимир Петрович, можно вас на два слова?

— Запишись на прием, — буркнул Мамаев. — Есть порядок.

— Вы меня не узнали? Я из службы безопасности. Дежурил на Малых Каменщиках. Вы приказали мне допросить сантехника.

— А, ты! Что у тебя?

— Не здесь. Владимир Петрович, не здесь! — умоляюще проговорил охранник и испуганно оглянулся по сторонам.

— Что с тобой? — удивился Мамаев.

— Расскажу. Все расскажу! Только давайте отъедем!

— Ну, садись. Он юркнул в салон и вжался в угол.

На темной Москворецкой набережной Николай остановил машину и хотел выйти, но Мамаев задержал его и кивнул охраннику:

— Докладывай. При нем можно. В чем дело?

— Мы узнали, кто был земляк, который бухал с сантехником.

— Долго же вы его пытали!

— Протрезвлять пришлось. Под капельницу возили, иначе никак. Земляк этот никакой ему не земляк. В пивной познакомились, он поставил, потом добавили, потом еще взяли и пошли к нему домой. Земляк сказал, что он по делам в Москве, нельзя ли ему пожить в той комнате. Васька открыл комнату. Ключ у него был, когда-то врезал старухе замок, с тех пор и остался. Земляк сказал: годится. Хорошо забашлял. Сказал: если нигде не устроюсь, приду. Сантехник отрубился, утром земляка не было. Больше он не пришел. А на его бабки Васька закеросинил.

— Почему ты говоришь это мне? — прервал Мамаев. — У тебя что, начальника нет?

— В том и дело, Владимир Петрович, в том-то и дело!

— Что ты, черт бы тебя, мямлишь? В чем?

— Земляк этот и есть... он.

— Кто?

Охранник поежился, тоскливо вздохнул и сказал:

— Тюрин.

Рабочий день в компании «Интертраст» заканчивался в шесть вечера. К семи особняк на Варварке пустел, в охрану заступала ночная смена, в приемной оставался только дежурный. Мамаев хотел разобраться с Тюриным прямо с утра, но не отвечал ни домашний его телефон, ни мобильный, дозвонились до него только во второй половине дня. На переданный ему приказ шефа срочно явиться в офис Тюрин сказал, что находится далеко за городом, подъедет к вечеру. Пришлось ждать.

Грузно, угрюмо сидел Мамаев в черном кожаном кресле за письменным столом, освещенным настольной лампой, и смотрел, как помигивает двоеточие на циферблате электронных часов. Помигивает. Пульсирует. Как кровь в виске. Во рту было сухо от бесчисленного количества выкуренных сигарет. В глаза будто насыпало песку, стояла резь от тяжелой бессонной ночи.

Прошлой ночью Мамаев долго не мог заснуть. Он велел Зинаиде постелить на диване в кабинете. Ворочался, садился, снова ложился. Не было сна. Ни в одном глазу.

Предательство Тюрина произвело на него действие сокрушительное. Нестерпимо болезненное само по себе, как нестерпимо болезненно любое предательство близкого человека, оно сложилось со всем, что навалилось на него, и на какое-то время лишило воли и желания сопротивляться. Он лежал на диване, смотрел в темноту и мучительно пытался понять, что же произошло, почему?

Не было никакой ошибки в его игре с Буровым. Он правильно ее начал, не было у него другого выхода. Он правильно, грамотно ее провел. Были мелкие накладки, но они неизбежны в любом деле. Случись начать эту игру с начала, он делал бы точно те же ходы. Потому что это были правильные, логически выверенные ходы. Сильные, выигрышные.

Объяснение могло быть только одно. Это была не та игра. Он играл в шашки шахматными фигурами. А это были не шашки. Это были шахматы. Они вдруг оказались шахматами.

Как же случилось, что в роли статиста в его игре оказался Калмыков?

Профессиональный диверсант. Приговорен к расстрелу. Герой Советского Союза. Награжден посмертно. Четыре трупа в Мурманске. У двух профессионально сломаны шеи, у двух инфаркт. У судьи отсохла рука. У адвоката отнялся язык. Пять трупов в Сокольниках. Один сгорел в джипе, у троих сломаны шеи, у Грека инфаркт.

Что это за чертовщина? Как случилось, что из десятка вполне приемлемых кандидатур он выбрал его? Какой бес толкнул его под руку?

В кабинет заглянула Зинаида, спросила, не нужно ли чего.

— Перину принеси, — попросил Мамаев. — Холодно.

Сквознячком тянуло, сквознячком. По ногам тянуло, по телу, подступало к сердцу. Будто на даче в морозную ночь неслышно открылась дверь на улицу.

В космос отрылась дверь. В бездну.

Зинаида принесла перину, стала рассказывать, как она навела порядок в семье старшей из дочерей, но поняла, что Мамаев не слушает. Привыкшая к тому, что муж никогда не болеет, удивленно спросила:

— Ты не захворал ли?

— Нет, — буркнул он. — Я умер.

Зинаида ушла, очень встревоженная. Через некоторое время пришел Николай, молча сел в темноте на краешек дивана. Сидел, молчал. Не удержавшись, укорил:

— Говорил я тебе: нельзя ментам верить. Гнилые они. Мусора и есть мусора. Как разбираться с ним будешь, надумал?

Мамаев не ответил.

— Если что, свистни. Я за тебя, Петрович, любому кадык вырву. Так и знай. Я тебя не продам.

Еще посидел. Решив, что Мамаев уснул, осторожно вышел.

Мамаев не спал. В нем продолжалась та же мучительная внутренняя работа. Снова и снова прокручивал он в сознании ситуацию, как шахматист анализирует отложенную в трудной позиции партию, пытаясь понять, где была сделана самая первая ошибка, с которой все началось.

Только под утро он понял, в чем был главный его прокол. Тот, с которого все началось. Он понадеялся, что за шесть лет, которые Калмыкову предстояло провести в колонии строгого режима, проблема решится сама собой. У Мамаева была возможность решить ее уже тогда, сразу: драка, в которой либо Калмыкова убьют, либо он убьет, несчастный случай в промзоне. Не стал решать. Понадеялся на авось. Это и было нарушением главного закона любого жизнеустройства, которое в сути своей всегда зона: либо ты, либо тебя. Дал слабину — плати.

Он дал слабину. Но больше не даст. Никогда!

Утром, перед началом рабочего дня, Мамаев пересекся с генералом с Петровки. Встречу назначил на Москворецкой набережной. По воде стелился туман. Окна гостиницы «Россия» пылали отражением низкого солнца. Парапет набережной был влажный от ночной росы.

Мамаев написал в блокноте единичку с пятью нулями и показал генералу:

— Столько будет, если Калмыков сядет не позже, чем через пять дней.

— Чего? — предусмотрительно спросил генерал.

— Итальянских лир, чего! Баксов! Если через десять дней... — Мамаев зачеркнул ноль. — Понял?

— А если не уложимся?

— Будешь жить на зарплату.

Обрывки листка полетели в воду.

— Петрович, будет сделано, — поклялся генерал. — Все, что возможно. И сверх того.

Сейчас Мамаев в этом не сомневался. С набережной он проехал в офис турецкой строительной фирмы «Измир», приказал перенести мебель из контейнера в дом и подписал все счета.