Андрей Таманцев - Угол атаки

«Знать надо, паренек, куда бить!»

А вот этого сейчас никто и не знал. Где та точка, попадание в которую разрушит на мелкие части защиту, очень даже неслучайно возведенную вокруг этого дела?

Полковник Голубков не сомневался, что такая точка есть, что отыскать ее — лишь вопрос времени.

Но времени-то как раз и не было. Катастрофа могла разразиться в любой момент.

Вашингтонская резидентура СВР сообщила, что пресс-служба госдепартамента США предупредила ведущие телеканалы о необходимости держать наготове съемочные группы для вылета к месту сенсационных событий. Резидент высказывал предположение, что речь может идти о нанесении бомбовых ударов по секретным объектам Ирака. Но генерал-лейтенант Нифонтов и полковник Голубков понимали, что речь идет о другом. Съемочные группы вылетят не в Ирак. Они вылетят к месту передачи талибам российских истребителей.

И это будет действительно мировая сенсация. С сокрушительными последствиями для России, балансирующей над экономической бездной.

«Зайка моя, я твой зайчик…»

Не спалось. Голубков поворочался на коротком своем ложе, пытаясь умоститься поудобнее. Не вышло. Он сел, выпрямил спинку кресла и стал смотреть в иллюминатор на бесконечную пелену облаков с редкими промоинами, в которых открывалась земля. Ярко-зеленые квадраты озимых, леса, затейливые извивы равнинных речек. С трехкилометровой высоты земля казалась ухоженной, уютной.

Мирной.

Покушение на Ермакова. Не покушение, нет. Предупреждение. Сделанное в предельно жесткой форме. Словно бы сказано открытым текстом: «Вот так, через тонированное стекло, прямо в висок был убит твой водитель. Ничто не мешало следующим выстрелом прикончить тебя. Твоя спина, пока ты поднимался по ступенькам крыльца, была вся на виду. И если ты не убит, то только потому, что этой цели мы перед собой не ставили. Но поставим ее, если ты…»

Что «если ты»? Предупреждение — о чем? Чтобы он чего-то не делал? Вряд ли. Если хотят остановить человека, его не предупреждают. Лучший способ остановить — как раз этот, убить. Значит, наоборот — чтобы что-то сделал? Что?

Деньги. Бесспорно. За что и какие? Бытовуха начисто исключалась. Какая там, к дьяволу, месть разъяренных мужей! Снайперский «аншутц» с лазерным прицелом не применяют и для выколачивания мелких долгов. Значит, речь идет совсем о других деньгах. Требование выполнить обязательства? Это ближе. Какие? Напрашивалось — поставка самолетов. По проплаченному контракту. Но в документах «Феникса» не было никаких следов предоплаты. И даже если допустить, что сделка не показывалась в отчетности, тоже не факт. При миллиардном годовом обороте генеральный директор «Феникса» нашел бы способ вернуть аванс. Каким бы большим он ни был. Тем более знал, что его контрагенты — люди очень серьезные. Или не знал? И этот выстрел в задницу — доказательство, что с ними шутить не следует?

Ничего не понятно, не хватало информации.

Пока важно было одно: в запретной зоне, внутри этого кварцевого монолита, что-то происходит.

Система дала сбой. Сама, неспровоцированно, без всякого участия управления.

Полковник Голубков с сомнением покачал головой. Может, да. А может, и нет. Не могла остаться без внимания серия проверок. Никто из членов комиссий не знал, конечно, для чего выполняется эта работа. Но и само по себе это уже сигнал. Знак тревоги.

И было еще кое-что, что заставляло полковника Голубкова усомниться в том, что активность УПСМ осталась незамеченной. Бородатый турист с видеокамерой на набережной Дуная. Нет, этот турист работал не на него. На кого? Это был один из многих вопросов, на которые не было ответа.

Пока.

«Жил-был художник один, дом он имел и холсты…»

Из кабины вышел летчик, старший лейтенант. В руках у него был большой китайский термос.

— Будете кофе? — предложил он Голубкову.

— Спасибо, с удовольствием. Долго нам еще?

— Расчетное время прибытия в Краснодар — семь сорок.

Голубков усмехнулся. Летуны никогда не скажут: «Прилетаем во столько-то».

Скажут: «Расчетное время». И не более того. Они даже слово «последний» не употребляют. «Крайний». Такая профессия. Не дает забыть, что под Богом ходим.

— Давно летаешь? — спросил Голубков.

— Давно. Скоро три года.

— Солидно, — согласился Голубков. — Присядь. Скажи-ка мне такую вещь. Вот, допустим, первый пилот говорит второму: «Воздух сегодня тяжелый». Что это может значить?

— А что ему отвечает второй?

— "Имеет быть".

Старлей задумался. Потом уточнил:

— Они в воздухе?

— Да, летят. Уже часа полтора.

— На чем?

— На транспортнике. На «Антее».

— Серьезная машина. Трудно сказать. У каждого экипажа свои заморочки. Но я, кажется, понимаю, о чем речь. В школе я занимался плаванием. Даже на первый разряд сдал. И мы иногда говорили: тяжелая вода. Или наоборот: легкая. Бывает, что вода сама тебя несет. А бывает — не пробьешься, вяжет. Так и с самолетами.

Иногда он летит как песня. А бывает — тяжело, через силу. Воздух тяжелый. Может, это и имелось в виду?

— Отчего воздух может быть тяжелым? — спросил Голубков.

— От чего угодно. Если вчера хорошо посидел с ребятами, сегодня воздух будет казаться очень даже тяжелым. Или машина себя как-то не так ведет. Это чувствуешь. Все в норме, а что-то не так. От загрузки тоже зависит. Если груза под завязку, на взлете кажется, что ты на своем горбу его волочешь. А почему вы об этом спросили?

— Да так. Почему-то пришло в голову — и спросил. Пилот вернулся в кабину. До Краснодара оставалось чуть меньше часа. Кофе не взбодрил, а почему-то, наоборот, расслабил. Голубков откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

«Миллион, миллион, миллион алых роз…»

Маленькое село’ на пыльном шляху.

Вечное.

А рядом другое, такое же маленькое.

Великое.

Позже они разрослись и слились. Превратились в Великовечное.

Об этом рассказал Вовка Стрижик в ту полузабытую, но вдруг исторгнутую из памяти встречу.

Кузница у дороги. Таинственный горн. Красное железо, запах окалины. Когда приходила пора уезжать, вытаскивали на обочину тяжеленные сумки с заготовленными за лето вареньями и ждали попутку. Костя Голубков торчал на пороге кузни, а когда вдалеке начинал пылить шлях, со всех ног мчался к матери. Иногда за весь день их так никто и не подбирал. Наутро выходили снова.

Вовка Стрижик никогда не провожал приятеля. Ему было некогда, у него всегда было много работы.

«Задать свиням. Накормить курей. Собрать падалицу на городе».

Пока Вовка не переделает всех дел, на рыбалку его не пускали. А Костю Голубкова мать не пускала на речку без Вовки. Потому он рьяно ему помогал. Чтобы приблизить момент, когда они окажутся на круче над быстрой водой и пробковый поплавок подхватит течением. И все исчезнет, останется лишь восторженное ожидание чуда.