Андрей Таманцев - Угол атаки

— Нет. Я сделал только одну распечатку.

— А на дискете?

— Нет.

— Еще шифрограммы были?

— В ту ночь не было. А потом меня сняли с красной линии и дали отгулы.

— Текст помнишь?

— Там было всего несколько слов. «Пастухов — Центру. Десантированы в исходную точку маршрута».

— Сможешь впечатать его в дискету? В ту, куда ты скачал файлы из вашей базы данных?

— Зачем? — не понял Юрий.

— Не задавай лишних вопросов!

— Смогу.

— Включай «ноутбук».

— Но… У меня нет дискеты.

— Где она?

— Дома. Ты сказал, чтобы я ее вернул. Но я… — Черт. Ладно. Езжай за ней — и сразу сюда, — приказал Ермаков. — Одна нога здесь, другая там. Когда будешь выезжать из Москвы, позвони.

— Что происходит, батя? — спросил Юрий.

— Не знаю, — ответил Ермаков. И повторил:

— Не знаю.

Но он уже знал.

* * *

Юрий вышел. Было слышно, как заработал мотор его «Нивы». Ермаков вспомнил слова сына:

«Он учил меня водить машину». Что ж, хотя бы у Юрия останется о подполковнике Тимашуке добрая память.

Ермаков связался с главным диспетчером «Аэротранса». Тот подтвердил: получен приказ отправить в Потапово «Руслан». Борт готовится, вылетит из Домодедова в три ночи. Последние остатки сомнений исчезли. Ермаков набрал номер прямого телефона Г.

— А, Ермаков! — раздался в трубке козлиный баритон генерала армии. — Как твоя жопа?

— Речь не о моей жопе, а о твоей, — холодно прервал Ермаков. — Слушай внимательно и не перебивай. Тебе уже звонили из Потапова?

— Допустим.

— Так вот, у меня есть то, чего не смог получить Тимашук. И уже не получит.

Понимаешь, о чем я говорю?

— Пока нет.

— Дискета. С информацией из базы данных известного тебе управления.

— То, что скачал твой парень? Ты мне о ней говорил.

— На ней есть и то, о чем я тебе не говорил. Шифровка из Потапова. Очень короткая. Она начинается так: «Пастухов — Центру».

— Не тяни, так твою! — выругался Г. — Что в шифровке?

— "Десантированы в исходную точку маршрута".

— И все?

— Тебе этого мало?

Г. умел быстро соображать. И быстро принимать решения.

— Все понял, — сказал он. — Посылаю к тебе курьера. Отдашь ему дискету.

— Откуда ты знаешь, где я?

— Знаю. На даче. Мне доложили. Жди.

— Не спеши. Я тебе ее не отдам.

— Не дури, Ермаков! — прикрикнул Г.

— Содержание шифровки ты знаешь. А дискета останется у меня. Я ее отдам, когда дойдет до дела. И не тебе. Я хочу быть нужным. И сейчас для меня это единственный способ.

— Ты на что, распротак, намекаешь? Да ты… — Заткнись. Ты знаешь на что. Мы с тобой работаем не первый год. Мог бы убедиться, что я не совсем дурак. Не говорю уж про то, что ты называл меня своим другом. Понимаю, это большая политика. А в большой политике нет друзей. Есть интересы. Так вот, твой интерес сейчас — чтобы я был жив и здоров.

— Ладно, не выступай, — буркнул Г. — Сейчас я созвонюсь с кем надо, и утром подъедем. Прямо с утра. Ты только сиди там и никуда не уезжай.

— Так-то лучше.

— Никуда не уезжай! — повторил Г. — Понял? — Понял, понял, — сказал Ермаков и положил трубку.

* * *

За окнами было уже совсем темно, фонари в саду туманились от дождя. Привычный уют кабинета казался призрачным, хрупким. У Ермакова было ощущение, что он идет по тонкому льду. Одно неверное движение — и он окажется в темных глубинах, населенных химерами из страшных снов.

Почему-то снова вспомнились слова сына: «Он учил меня водить машину. Тебе было некогда, а он учил». Царапнуло: «Тебе было некогда». Но ему действительно было некогда. Вся его жизнь была подчинена делу. Без него росли дети, без него старела и спивалась жена, выживал из ума отец. И даже мужские сборища с баней и ночными застольями, которые он устраивал на даче и которые создали ему репутацию радушного и хлебосольного хозяина, тоже были нужны для дела — помогали расширять связи, налаживать доверительные отношения с нужными для дела людьми.

И к чему все это привело? К тому, что он, как обложенный флажками волк, вынужден судорожно искать выход? Это и есть плата за его служение России?

Да есть ли Бог? Не отвернулся ли он от этой несчастной страны?

* * *

В дверь постучали. Заглянул охранник:

— Товарищ генерал-лейтенант, к вам гость.

— Кто?

— Не сказал. Сказал, что вы его ждете. Приехал на «ауди». Номера дипломатические.

Ермаков тяжело помолчал, залпом выпил виски и кивнул:

— Зови.

* * *

Даже если бы охранник не сказал, что гость приехал на машине с дипломатическими номерами, Ермаков сразу узнал бы в нем иностранца. И еще точней — штатника. Это была особая порода американцев, выросших на хорошей пище, на чистом воздухе загородных вилл, на бейсболе в юности и на регулярных занятиях спортом в зрелом возрасте, с ежедневными бассейнами, тренажерами и массажными кабинетами. Рослые, самоуверенные, они к пятидесяти годам словно бы консервировались и потом лишь седели, блекли глазами, обтягивались пергаментной кожей их лица и руки, но сами оставались такими же несогбенными и источающими то же высокомерие и ту же властность хозяев мира. Они не очень выделялись в американской толпе, но за границей сразу бросались в глаза, а в России и вовсе выглядели негоциантами, с надменной снисходительностью взирающими на зачуханных аборигенов.

Гостю Ермакова было лет пятьдесят, как и самому Ермакову, но при первом же взгляде на него Ермаков ощутил себя старым, грязным, плохо подстриженным и плохо выбритым, хотя принял ванну и побрился сразу же, как только вернулся из больницы. Ему даже захотелось спрятать свои неухоженные ногти, чтобы при рукопожатии они не сравнились с наверняка отполированными ногтями гостя.

Но тот и не думал протягивать руку. Остановился в дверях, держа руки в карманах светлого расстегнутого плаща, окинул кабинет равнодушным взглядом, потом без приглашения опустился в кресло и вытянул длинные ноги в туфлях, перемазанных мокрой глиной. Его ничуть не смутило, что он испачкал дорогой ковер. В глине были и брюки, и даже полы плаща. Ермаков со злорадством отметил, что «ауди» гостя завязла на съезде с шоссе, разбитом строительной техникой, и этому штатнику пришлось вытаскивать свою задницу из салона и толкать машину.

— Нужно ли мне представляться? — спросил наконец гость, холодно и даже словно бы брезгливо рассматривая Ермакова.

— Не трудитесь. Все равно соврете, — ответил Ермаков, в свою очередь исподлобья разглядывая гостя и отмечая, что пребывание в России все же наложило отпечаток на его волевое лицо: вот и тени под глазами обозначились, а потом превратятся в мешки, а там и почки с печенью дадут о себе знать от российской воды и халявной выпивки на гостеприимных русских застольях.

Коротким движением руки Ермаков указал на бар: