Андрей Таманцев - Угол атаки

— Успокойтесь, господин Ермаков, — холодно ответил Джаббар. — Мы летим не в Лахор. Мы летим в Кабул.

Он что-то по-арабски приказал телохранителю. Тот встал у борта, держа в обзоре Ермакова и пространство трюма. Джаббар прошел к пилотской кабине. Араб, стоявший в дверном проеме, уступил ему место, а сам встал спиной к переборке, поводя по сторонам стволом «узи».

Инженер снова замычал, потом поднялся с плащ-палатки и направился к кабине, мотаясь по проходу, как в восьмибалльный шторм и распевая во все горло то, что он считал песней:

— А я сяду в кабриолет! И поеду по Пикадилли! Я поеду по Пикадилли! Чтоб меня там не раздавилли!

— Назад! — приказал ему стоявший у двери пилотской кабины араб.

— Братан! — заорал инженер. — Мне в туалет. Пусти, а то облюю!

— Назад! — повторил араб, направляя ствол автомата в грудь инженера.

— Сядьте, Фалин! — брезгливо посоветовал Ермаков. — Убьют.

Инженер пьяно качнулся в сторону араба и как бы обнял его в судорожных поисках опоры. Араб почему-то вытаращил глаза и сполз по стене на пол. Инженер заботливо поправил его, потом повернулся к Ермакову и спросил совершенно трезвым голосом:

— С чего вы взяли, что я Фалин? Моя фамилия Пастухов.

* * *

Брать у араба «узи» я не стал. Это могло спровоцировать остальных на пальбу. И я мог бы не успеть всем ответить. Поэтому я придал этому смуглому красавцу вид утомленного жизнью человека, который присел у стеночки отдохнуть, и направился в гости к пилотам, стараясь не выходить из образа.

Бутылка водки, вылитая на меня в ремзоне, еще не успела выдохнуться, она поддерживала мой имидж, но я счел необходимым подкрепить его вокальными упражнениями.

Из чего у постороннего зрителя складывается образ пьяного? Ну, известно.

Правда, моя Настена однажды нашла более яркое определение. Она сказала: «А там стоит дяденька. Он писяет, а изо рта у него идет суп».

Но не мог же я копировать дяденьку — в данной ситуации это было бы перебором.

Поэтому я ограничился песнями звезд современной эстрады.

С Вайкуле у меня не заладилось, все слова вылетели из головы, кроме некоторых.

Поэтому я сменил репертуар и заголосил:

— Ой, мама, шика дам, шика дам!

Других слов я не знал, но эти можно было повторять сто пятьдесят три раза, как это делают сейчас все артисты.

В дверном проеме пилотской кабины стоял маленький араб с жирным затылком и черными блестящими волосами. В руке у него, как я заметил, заглянув через его плечо, был симпатичный австрийский «глок» в пластмассовом исполнении, очень удобном, когда тебе нужно пройти через металлоискатели аэропорта или банка.

Араб держал пистолет стволом чуть вверх и напряженно вслушивался в слова предстартовой «молитвы», как сами летуны называют перечень всего, что нужно напоследок проверить.

Обзор из пилотского фонаря был куда обширней, чем из иллюминатора, и я воспользовался этим, чтобы оценить обстановку.

«Руслан» стоял в начале главной взлетно-посадочной полосы, подрагивал, сдерживаемый тормозами. Из-под его высокого носа стремительно уходила вперед космическая бетонка взлетной полосы, соразмерная разве только с такими машинами, как «Руслан» или «Мрия». Далеко сбоку суетились маленькие фигурки людей, а по второй полосе, параллельной главной, шпарил аэродромный «пазик», будто бы набирал взлетную скорость.

И было еще кое-что новое в привычном для глаза аэродромном пейзаже. С севера, откуда мы всего несколько дней назад свалились на этот обыкновенный аэродром, показались два десантных Ми-17. Целью их был явно «Руслан». Они брали его в огиб. И еще на подлете из люков посыпались штуртросы и на них повисли маленькие черные фигурки.

— Вертолетики? — пропел я. — Тросики! А на них десантнички! Какие хорошенькие!

Как обезьянки! И куда же это они спешат?

Араб круто повернулся и приказал, не отводя ствол от затылка командира экипажа:

— На место! — И тут же — пилотам, переводя пистолет с одного на другого:

— Взлетать!

— Не мешайте! — ответил командир и проговорил в ларингофон:

— Я «Руслан».

Подтвердите разрешение на взлет.

— Взлет запрещаю! — ответила вышка. — «Руслан», взлет запрещаю, как поняли?

Араб сорвал с головы командира переговорник, выкрикнул в микрофон:

— Самолет захвачен! На борту заложники! Немедленно взлет! — повторил он, вжимая ствол «глока» в висок летчика.

Неприятная ситуация. Сдуру может пальнуть. Придется ждать более подходящего момента.

— Что делать, поехали, — бросил командир второму пилоту.

Махина «Руслана» содрогнулась от рева турбин и сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей заскользила по бетонке.

Тем временем «пазик» выскочил на главную полосу, водитель выпрыгнул из автобуса.

Он был слишком далеко, чтобы разглядеть лицо, но по пластике крупного матерого тигра я безошибочно узнал Сивопляса.

Он вышел на середину бетонки перед автобусом, остановился, расставил ноги и стал деловито прилаживать на плече что-то до боли знакомое, почти родное.

— Мужики, — сказал я пилотам. — На вашем месте я не стал бы особенно разгоняться.

— Взлетать! — завизжал араб.

— Мужики, не советую, — повторил я. — Ваше дело, конечно. Но я бы притормозил.

— Что у него в руках? — спросил командир экипажа, вытягиваясь вперед и напряженно всматриваясь в Сивопляса, который стоял несокрушимо, как памятник самому себе.

Я объяснил:

— Ручной зенитно-ракетный комплекс «Игла». Дальность полета ракеты по горизонтали — пять тысяч двести метров… От резкого торможения араба бросило на кресло второго пилота. Воспользовавшись этим вполне житейским обстоятельством, я отобрал у него «глок», слегка успокоил, а потом попросил его телохранителей аккуратно положить на пол «узи», а самим тоже лечь в проходе и не шевелиться. Один послушался, а другой пошевелился.

Больше он шевелиться не будет.

«Руслан» замер, турбины стихли. И тут по фюзеляжу словно бы загромыхал камнепад.

Что-то ахнуло, долбануло, аварийные люки выбило, и в самолет черным горохом сыпанули десантники в «ночках».

— Руки! — рявкнул один из них. — Бросай оружие, ексель-моксель!

— Ковшов! — завопил я, поспешно отшвыривая от себя «глок». — Отставить!

Младший лейтенант Ковшов стащил «ночку» с потной физиономии и удивленно сказал:

— Здорово. А ты что тут делаешь?

— Да так, — ответил я. — Ничего особенного. Оказался здесь по чистой случайности.

* * *

И это была святая правда.

— Почему классическая трагедия состоит из пяти актов? — спросил Боцман, рассеянно поигрывая пистолетом-пулеметом АЕК919К «Каштан» калибра 9 миллиметров с начальной скоростью пули 315 метров в секунду и темпом стрельбы 900 — 1000 выстрелов в минуту. Артист объяснил: