Андрей Таманцев - Двойной капкан

— Во-во, — подхватил он, продолжая курить и стряхивать пепел на пол. — Я и говорю: бросит кто спьяну чинарик, да если еще бензинки чуток прольет — ведь вмиг все сгорит, нет? Обидно же будет, скажи?

В общем, все было ясно. Опять же — на первый взгляд.

Ну не нравились мне мои гости. Что-то в них было не то. По всем приметам это был банальный наезд. И вместе с тем нет, не просто наезд. А что? Не мог допереть. И потому злился, хотя, понятное дело, держал себя, как выражаются в культурных компаниях, в рамках приличий. Но на всякий случай открыл распределительный щит, пощелкал рубильниками и между делом нажал кнопку на неприметной черной коробочке с замигавшим красным светодиодом.

— А это что за хренобень? — заинтересовался старший.

Он, конечно, сказал не «хренобень», а по-другому, но смысл был тот же.

— Пожарная сигнализация, — объяснил я.

— Ну-у! Пока из Зарайска пожарки прикатят, от твоей столярки и хазы одни головешки останутся!

Я промолчал. Не объяснять же ему, что эта хренобень подает сигнал не в зарайскую пожарную часть, а чуть-чуть в другое место.

— Сколько на тебя мужиков пашет? — продолжал расспросы мой гость.

— Двадцать шесть.

— Не хило. По сколько же ты им платишь?

— Когда как. Пока немного. По сто пятьдесят — двести.

— Тысяч? — уточнил он.

— Тысяч! Кто же за сто пятьдесят тысяч будет работать? Баксов, конечно.

— А сколько самому остается?

— Долларов по триста в месяц, — ответил я, и это была чистая правда. Но мой любознательный собеседник мне, разумеется, не поверил.

— Ладно туфту гнать! У самого японская тачка, домину строишь.

— У бабы новая «Нива», — подсказал качок, утомившись, видно, ролью стороннего наблюдателя.

— Она устроилась музыкальным работником в детский сад в Выселках, — терпеливо объяснил я. — Каждый день по четыре километра туда и обратно, да еще с ребенком — не находишься. Пришлось купить «Ниву». По нашим дорогам, сами понимаете… — Давай к делу, — перебил меня старший. — Ты меня знаешь?

— Нет, — честно ответил я.

— Я — Шрам. Понял?

— А по имени-отчеству?

Он слегка удивился вопросу, но все же ответил:

— Николай Васильевич.

— А я — Сергей Сергеевич.

— Я тащусь! — снова вмешался в разговор качок. — Сергей Сергеевич! Вникни, Шрам, а?

— Заткнись, — бросил ему Шрам и повернулся ко мне:

— Это Чир. Мастер спорта по боксу, между прочим. А те двое, не смотри, что невидные из себя, каратисты.

Правильные пацаны. У того черный пояс, а у второго — красный. Ты Пашу Раменского знал?

— Здоровый такой, с родимым пятном на носу? — уточнил я.

— Ну! — подтвердил старший.

— Знать особо не знал, но приходилось встречаться.

— Больше не встретишься.

Подручные Шрама захохотали. Я бы сказал — довольно нервно. Нетрудно было догадаться почему. Месяца два назад Пашу Раменского, державшего Зарайск, пристрелили при разборке вместе с тремя или четырьмя его кадрами. Об этом даже в «Московском комсомольце» была заметка. И теперь на первый взгляд выходило, что Шрам осваивает отвоеванную территорию.

Но только на первый взгляд. Тут у меня уже не было ни малейших сомнений: Пашу Раменского я действительно знал — познакомился во время тех самых душеспасительных бесед. И он, кстати сказать, показался мне человеком разумным и даже рассудительным. Во всяком случае, умеющим трезво просчитывать варианты. И он первым понял, что с такими странными отморозками, какими в глазах его окружения были мы, лучше, пожалуй, не ввязываться в принципиальные споры. Ну, до поры до времени. Так, вероятно, он решил и даже убедил в этом своих более горячих сподвижников. Но до своего времени, увы, не дожил.

Все так. Пашу я знал. Но главное было в другом: ни этот Шрам, ни один из его подручных Раменского и в глаза не видели. Паша был маленький, весь как бы перевитый жилами сорокалетний человечек с орлиным носом и без единой родинки или даже бородавки на изрытом оспой лице. Такого один раз увидишь — и уже ни с кем не спутаешь. Да, его шлепнули при разборке, это верно. Но было у меня ощущение, что об этой разборке Шрам узнал из той же самой заметки в «Московском комсомольце». Ай-ай-ай. А врать-то нехорошо. Но врут — по крайней мере в подобных случаях — не из любви к искусству, а для достижения каких-то вполне определенных целей.

Каких?

Случайный наезд залетной братвы?

Ну, посмотрим.

— Договоримся так, Сергей Сергеевич, — продолжал Шрам. — Ты отстегиваешь нам пять штук и спишь спокойно. И никаких пожаров не боишься и вообще ничего.

— Пять штук чего? — переспросил я.

— «Зеленых», козел! Чего! — популярно разъяснил мне качок.

— А, «зеленых»! — повторил я. — Нет вопросов. У меня как раз в инструментальном шкафчике были отложены пять тысяч баксов — завтра предстояло расплатиться с леспромхозовскими за делянку с трелевщиками и за пилораму с сушилкой. Я извлек пачку и бросил ее Шраму.

— Можешь не проверять, вчера из банка. Пачку он поймал ловко, одним движением, но вид денег, как мне показалось, его крайне озадачил. Он вскрыл бандероль, полистал новые стольники, но выражение некоторой обалделости с его лица так и не исчезло.

— Что-то не так? — спросил я.

Он не ответил, а по-прежнему вертел баксы в руках, что-то напряженно обдумывая.

Его поведение показалось странным даже качку.

— Какие проблемы, Шрам? — спросил он. — Дело сделано. Все ясно: лох. Плюс навар.

Мотаем?

Шрам постучал пачкой по ладони и рассудительно заметил:

— Не долго ты проживешь, Чир. Нет, недолго. А почему? А потому что лезешь не по чину. Нам что было сказано? Бабки взять?

— Нет. Нам было сказано… — Заткнись, придурок. И молчи, пока тебя прямо не спросят! Понял?

— Понял, Шрам, все понял, — заверил качок. — Молчу.

Это было уже интересно.

— Приятно с тобой иметь дело, Сергей Сергеевич, — заметил Шрам. — Быстро ты все понимаешь.

Он бросил мне пачку баксов. Я поймал ее не менее ловко, чем он сам.

— Сто, — сказал Шрам. — И немедленно.

— Сто чего? — уточнил я. — «Зеленых»? Сто тысяч? Ты за кого меня. Шрам, принимаешь? Ты в столярке, понял? А не в «Чейз манхэттен банке». Даже если я продам все оборудование вместе с домом и землей, вряд ли выручу больше полтинника. Ну, плюс двадцатник за «ниссан» и еще копейки за «Ниву». Я принял тебя за разумного человека. Но начинаю в этом сомневаться. А если быть совершенно честным, я вообще не понимаю, почему должен тебе платить. Хоть копейку.

Качок даже ахнул от такой моей наглости:

— Не въезжает! Дай, Шрам, я ему растолкую?

— Ну растолкуй, — разрешил старший.

— Слушай сюда, ты, Сергей Сергеевич! Ты нам по жизни должен! Теперь въехал, нет?

— Нет, — сказал я. — Мне приходилось слышать это выражение. Но смысла не понимаю. По какой жизни я вам должен? По вашей или по моей? «Ты нам по жизни должен». Что это, собственно, значит?