Андрей Таманцев - Гонки на выживание

— Короче — отвоевались… — заключил Пастухов. — Что ж, видно, такой расклад.

Только все равно жалко чего-то. Если бы нашлось действительно стоящее дело, я бы еще покувыркался. Но только вместе с вами.

— Что тут говорить, — пробасил Боцман. — Было бы дело — ты, Серега, один бы не остался… — Короче — амба! — Пастух швырнул в огонь толстую сухую ветку. — Симпозиум закрывается. Давай, Ухов, бери дудку и дуй! А мы послушаем.

Уже смеркалось и вечерняя синяя мгла окружила их. Все больше звезд проступало в небе. И все ярче и ярче пылал весело пляшущий огонь костра.

Трубач бережно достал из чехла свой «Salmer». Пламя отражалось в сверкающем металле сакса, и казалось, будто Николай поднес к губам изогнутый всполох огня.

И странно, необычно прозвучал в вечернем лесу протяжный металлический голос саксофона. У него и правда был необыкновенный по силе и мягкости звук. И быть может, поэтому только теперь, в этот вечер, все они впервые поняли, каким талантом одарен их друг.

Это была всем знакомая, но словно блуждающая в лабиринте импровизации мелодия — «Песня Сольвейг» Грига в сложнейшей джазовой обработке.

И вот кончилась мелодия, оборвалась. Они сидели и, ошеломленные, смотрели на него.

— Нет, ну ты… дьявол! — пробормотал Артист. — Куда тебе воевать! Тебя беречь надо, как национальное достояние.

— Идите вы! — махнул рукой Николай. — Это просто для вас… Слышь, Муха, плесни-ка мне сто капель!

Он играл им еще и еще. Потом, бережно отложив саксофон, присел на корточки у костра, разворошил, раздул пламя и неподвижно застыл, глядя в огонь.

Несмотря на прохладу и злющих комаров, друзья решили заночевать в лесу, и весь воскресный завтрашний день провести на природе, а беглеца-именинника сдать обратно на лечение следующим вечером.

Когда погасли последние угли в костре и Трубач в наступившем вечернем сумраке сыграл великий блюз «Джорджия в моем сердце», сыграл так, что всех мороз продрал по спине, когда, сморенные лесным кислородом, спиртом и разговорами, одни устроились на ночевку в «джипе», а другие — в легких походных спальных мешках, Артист приблизил лицо к Пастухову и знаком поманил в сторону.

Ночь выдалась лунная, светлая, и березовый лес в зеленовато-голубых лунных лучах казался декорацией какого-то фантастического спектакля.

— Слушай, Серега, — вдруг шепотом заговорил Семен. — Только не думай, что я перебрал… — Да ты и не пил почти, — удивился его словам Пастухов.

— Слушай, командир, — все так же тихо продолжал Артист. — Не могу понять, что со мной. Такое чувство, будто все время на нас кто-то смотрит. Сначала там, когда ехали, на шоссе. Потом вроде прошло. Решил — почудилось. А как стало темнеть — опять накатило. Я ж не псих. И потом, из головы не идет — кто все-таки эти афишки нам прислал?

— Мне тоже это здорово не понравилось, — сказал Пастух. — Главное — непонятно, откуда ветер дует. Знаешь, может, я маху дал, что всех вас сюда в лес затащил… А откуда смотрят, как тебе кажется?

— А вон оттуда, с той стороны. Вон из того примерно леска. — Артист указал на массив, темневший у горизонта за широким полем.

— Да брось ты! — с облегчением засмеялся Пастух. — До него ж километра три!

— Ладно, — сказал Артист. — Ступай на боковую. А я все же встану в охранение.

— Какое охранение? Ты, Семка, бди, да не перебди.

— Не знаю… — откликнулся Артист. — Не знаю, не знаю… В общем, ты ложись. Мы тут с этим саксофоном такой шухер на пять километров навели… Под нашу музыку кто угодно мог подобраться.

— Ладно, — сказал Пастух. — Заступай в караул, докладывай каждый час.

Сергей ушел, а Артист присел в темноте на склоне высокого бугра и внимательно всмотрелся в ту сторону, откуда, как он сказал другу, чувствовал направленный на них взгляд.

Было тихо, звенели комары, и он прихлопывал их то на руке, то на шее, то на щеке. Может, и правда мерещится? Семен сидел и смотрел, вслушиваясь в легкие ночные звуки леса, любуясь красотой серебристых лунных стволов берез, когда ощутил вдруг позади себя движение и осторожные, легкие шаги.

Он мгновенно припал к земле в тени густого куста. Шаги приближались… Отлично натренированный, Злотников бесшумно откатился в сторону. Но из кустов в голубоватый лунный луч вошел Боцман в своем белом спортивном костюме.

— Ты чего это, Сенька? — удивился он. — Не спится, няня?

— Да так, — поднимаясь, ответил Артист. — Контрольная самопроверка. А сам чего не ложишься? По «форду» своему тоскуешь? Тачка на стоянке, хозяина поджидает.

— Да пес с ним, с «фордом» этим, — отмахнулся Боцман. — В голове гудеж. И все тело болит. Синяк на синяке после этих гонок долбаных. И… знаешь, — он смущенно понизил голос, — не пойму, что за напасть… Тревожно как-то… Словно предчувствие.

— Предчувствие, говоришь? — насторожился Семен. — А ну погоди… Он поднялся и пошел к машине. Вскоре вернулся с большим биноклем и прибором ночного видения.

— На гонки твои взял… Вот и пригодится, ~ Семен включил прибор, дождался, когда загорится красная точка светодиода, и поднес к глазам окуляры.

— Двадцатикратный? — спросил Боцман.

— Угу… — буркнул Артист, лег на живот, прочно упер локти в землю и медленно-медленно повел ночным биноклем по тому далекому леску у горизонта.

В поле зрения проплывали причудливые зеленоватые пятна и разводы — силуэты прогретых задень лесных массивов, древесных стволов, кустарников на косогорах.

Никого… Артист насколько мог увеличил чувствительность и разрешение прибора. Никого. Но этот словно залитый тусклым зеленым прожектором ирреальный мир лишь усиливал в нем все нараставшее ощущение надвигающейся беды.

— Ну что? — шепотом спросил Боцман.

— То-то и оно, что никого… А напряг… как в глубоком рейде. Даже в Чечне такого не помню. Слушай, Мить, у нас… какое-нибудь оружие есть?

— Откуда?! — удивился Боцман. — Мы же теперь мирные люди. И с законом на «вы». Только руки да ноги.

— Кисло, — покачал головой Семен, — боюсь, не прижмурили бы тут нас всех.

Боцман нахмурился и огляделся. Артист говорил то, что безотчетно ощущал и он сам.

— Ладно, — сказал Хохлов, — держи на обзоре тот сектор, а я пойду… прошвырнусь в зеленку.

— Смотри, — предупредил Семен, — как бы леших не встретить.

— По мне, так лучше лешие, — усмехнулся Хохлов. — С ними, знаешь, спокойнее… Оба, не сговариваясь, словно вернулись на три года назад на недавнюю кавказскую войну, включили в себе особую биомеханику отборных бойцов спецназа.

Движения Боцмана вмиг стали бесшумными, отточенными, не правдоподобно легкими. Чтоб не светиться во тьме, он скинул белые одежды и, невзирая на комарье, в одной тельняшке и черных трусах растворился в ночном лесу.